Неуловимый отряд окружался легендами, ибо тайна окутывала его. “Партизанский отряд, носящий имя легендарного полководца Чапаева, действует в одном из районов севера Франции. Этот отряд считается одним из лучших партизанских отрядов”, — писала подпольная парижская газета. И гестапо знало об этом не меньше, чем парижские подпольщики: уж кто-то, а сами-то немцы прекрасно разбирались, какой отряд лучше, какой хуже. В секретных, после войны обнаруженных гестаповских сводках тщательно отмечался каждый боевой шаг чапаевцев. “Почерк” Порика опытные немецкие разведчики научились отличать быстро, и день за днем констатировали: тот же отряд взорвал мост, тот же отряд напал на обоз, тот же отряд, тот же отряд, тот же отряд… Но где он, отряд? Как такое боевое и сильное подразделение могло возникнуть, как и где оно пряталось днем, кто его снабжал, кормил, кто, наконец, им умело, квалифицированно командовал? Гестаповцы впадали в бешенство от своего бессилия хоть что-то узнать и понять! Действительно, немцам почти невозможно было узнать правду о чапаевцах, а узнав — поверить в нее.
А Порик торопится, Порик понимает, что долго так продолжаться не может, что рано или поздно, через полгода, а то и завтра кого-то из партизан, убьют в бою, труп опознают немцы — и кончик ниточки будет у них в руках. Дерзкая мистификация долго не продержится, любая случайность раскроет ее. Уже сейчас трудно лечить раненых, выдумывать им болезни и прятать от немецких врачей, — а ведь раненых станет с каждым днем больше. Люди истомлены, днем — в шахтах, ночью в засадах, на сон времени почти нет. Кто-то проговорится, кто-то невзначай обмолвится — а ведь не всех гестаповских шпиков разоблачили. Конечно, сам Порик пока еще вне подозрений, но некий шумок уже идет по лагерю: шила в мешке не утаишь…
Но что будет — то будет, пока же надо быть ко всему готовым. Порик начинает выводить подпольщиков из лагеря: добавочная тема о “побегах неблагодарных скотов” для его дежурных речей. Он выводит их по одному — вывести сразу многих нельзя: им где-то надо жить, им чем-то надо питаться. ФТП распределяет их по французским семьям, однако тут нужна большая подготовка и архиосторожность: шахтерские поселки под строжайшим надзором гестапо.
Парни из Бомона поначалу остаются в шахтах: не подымаются на поверхность, и все. В шахтах, в старых заброшенных штольнях прятать людей легче. Еду приносят французы, и это тоже не больно-то легко, ибо Франция сидит на голодном пайке, и отрывать средства от скудных семейных бюджетов, чтобы кормить лишние рты, — проблема. Посему бомонцы категорически возражают против бесплатности: по ночам беглецы рубят для французских опекунов уголь, чтоб помочь им заработать, а французы за это часть зарплаты отдают нашим. “Подпольными” деньгами чапаевцы расплачиваются с “кормильцами”. Это довольно сложная система расчетов, но упростить ее не позволяет рабочая гордость украинцев: им хочется содержать себя самим, не быть нахлебниками. Французы уважают подобные чувства; глубоко под землей, занятые, казалось бы, смертельно опасным делом, исключающим внимание к пустякам, пролетарии двух стран пишут при мерцающем фонаре маленькие точные расписки, дошедшие до нас: “Получено от Шарля 35 франков за уголек”, “Получено от Сергея два франка за хлеб и три франка за маргарин”… Да, они пишут друг другу расписки, будто нет у них занятия поважней, пишут, потому что охранять чистоту и достоинство души — тоже очень важное занятие.