Так было и сегодня.
А в это время из домика в Модягоу или из дома в Новом городе навстречу ему выходила очередная русская женщина цветущих лет. Она шла навстречу судьбе, спотыкаясь, пугаясь теней и малейшего древесного шевеленья, и опустившийся туман затыкал ей ноздри, оседая капельками на ее холодном носу.
Китаец вышел к решетке парка железнодорожников и замер, озираясь по сторонам. Он был как злобный ирокез-разведчик в девственном лесу. Только одетый.
Тишина, туман, сиреневая луна. Далекий фонарь. Он чего-то ждал и пока убивал время. Уверенный, что его никто не видит, Ты принялся за гимнастику: приседал на одной ноге, размахивал руками, замирал в различных позах, изображая то тигра перед прыжком, то взлетающую птицу, то, кажется, японского офицера — надменного, готового лопнуть от своей надменности.
А потом — потом достал тесак и стал рассекать им туман, резать его и колоть! Особенно ловко у него получалась косая атака снизу вверх — справа налево. Смертельный удар Потрошителя!
— Да это у него ритуал такой людоедский! — потрясенно прошептал Пьеро Аляске. Они — Пьеро, Аляска, Бестер и Понеже — следили за китайцем из-за решетки, стоя в кустах акации и сжимая дубинки в трясущихся руках. Мальчиков бил озноб, волосы у них дыбились. Нестерпимо хотелось писать.
— Это он г-готовится! — шепнул Сенечка Осе, стуча зубами. Они — Тариэл, Хунхуз, Коперник и Чика — прячась за орехом, выглядывали из переулка, по которому крались вслед за китайцем. У них тоже волосы встали дыбом и т. п., они тоже едва не уронили свои дубинки.
Чуткий китаец снова замер, озираясь. Он что-то услышал — но мало ли что могло шипеть или скрипеть в стремительно остывающем городе?
Ты Фа Сян спрятал тесак в суму и стал ходить вдоль решетки, по десять шагов туда-обратно.
Они не понимали, почему он остается здесь, не ищет жертву, голодный на наслаждение смертью. Так-то им было удобнее, что он здесь, на месте, обложенном их засадой, ибо они совершенно не продумали, как они будут следить за ним, если он выйдет на простор Нового города. Ведь им придется прилично от него отставать, на целые кварталы, и может случиться, что они не смогут, не успеют предотвратить молниеносное убийство…
А грядущее преступление безусловно прочитывалось в этих шагах китайца. Стоящие в акациях слышали его неровное плотоядное дыхание и глухое бормотание: он предвкушал!
Но время шло, минута за минутой, и молодые сердца поневоле успокаивались.
А какая чудесная летняя ночь накрыла русский город на сопках Маньчжурии! Ночью ласковый юго-восточный ветер с неблизкого Японского моря сменяет колючего западного гобийца, как пленительно-сентиментальная флейта отменяет маршевые порывы трубы. Ночью город плывет по холмам, вздыхая пристанью, в восходяще-нисходящем шуме-шелесте вязов, орехов, лип и акаций. В домах допивается душистый чай, заговаривают детей на ночь любимые няньки-амы. И последнюю замирающую дробь отбивают по улицам усталые носорожьи пятки рикш, людей, забывающих за день собственное коротенькое имя.