Пока рикши вспоминают его в питательный досуг перед сном, Харбин забывает свое и не будет его помнить всю ночь. Японцы отняли у него гордость, и Харбин заболел ностальгией.
Москва? Тамбов? Елец? Иркутск? И Москва, и Тамбов, и Иркутск, и еще множество имен просыпается в засыпающем городе. Эта икона Святого Спаса добралась сюда из Орла, этот самовар куплен по случаю на вокзале в Нижнем тридцать пять лет назад, а эти, сейчас невидимые, заборчик и скамейка — точь-в-точь как на родительском подворье в Угличе.
Но и такая здесь появилась примета: увидишь аму во сне — иди утром в храм и ставь свечку за родных, чьи кости лежат в первородной земле на заброшенном погосте. Уцелел ли погост?
Живущие по соседству гимназисты привыкли собираться на чьем-нибудь крылечке и сидеть, сидеть в потемках, разговаривая вполголоса, цитируя самые задушевные из книг, любуясь небом и дрожащими силуэтами маньчжурских вязов. И мечтая о любви, каждый про себя.
Потому что настоящая высокая любовь невозможна без бессонницы, без росы на одежде, без таинственной тяги к общению с деревьями. И тот, кто не чувствует ночь — извините, недостоин любви.
Но не знал любви этот сухой желтый человек, увитый толстыми жилами, с маньчжурскими густыми бровями и кованным носом. И мстил за это.
Часом ранее, на химически ровном розовом закате, питомцы Достоевки собрались у входа в Желсоб. Они ощущали себя мушкетерами, бурами, охотниками за черепами и, почему-то, по недоразумению, масонами, что выразилось в совершенно не нужном подавании друг другу тайных знаков. Чужих рядом не было, никого не было.
Они ушли в парк, где мерялись дубинками и договаривались о порядке действий. Ося принес хромированный свисток, с которым его отец некогда судил матчи знаменитых волейболистов. Попробовали свисток — звОнок, бодрящ, городовые сбегутся, как мухи на мед. Покидались зелеными орехами, они были вроде бы еще мягкими, бархатистыми, но надо же — подбили глаз Понеже.
Наконец, когда закат дал трещину, помолились на лужайке, перекрестились, аминь, — и пошли на дело, разбившись на две группы, серьезно, ответственно кивая товарищам напротив. Они встретятся теперь при чрезвычайных обстоятельствах, и кто знает…
— У меня глаз заплыл. Совсем, — прошептал Понеже, — я как циклоп.
Сапожник Ты Фа Сян насторожился. Но не Понеже был тому причиной. Раздались торопливые, но робкие шаги. Из-за угла, с восточной стороны, шла женщина. Когда она миновала фонарь, они разглядели, что это русская женщина, достаточно молодая. Женщина шла навстречу сапожнику, сжимая в руках сумочку, на голове ее была шляпка без полей, похожая на камилавку.