Гриша услышал шаги. Обернулся и, увидев комбата, встал и взметнул ладонь к виску.
— Почему не спишь? — спросил офицер.
— На связи. Один я остался. Дед погиб.
— Жаль, хороший был солдат, пули его облетали, да, видать, время пришло. Да и замена, — комбат с ненавистью посмотрел на молодого бойца.
— Что, я то виноват, что меня сюда прислали?
— Нет, ты тут не причем.
— А кто же тогда причем.
И он ответил тихо и мрачно:
— Война.
— Да уж, — добавил связист, — с ней не поспоришь.
— Да, нет, — завелся комбат, — спорить надо! И нарушать все ее правила: она тебя приговорила — ты живи на зло ей! Она тебя в ад кромешный — а ты выкарабкивайся! Не верь ей. Тогда, может, и выживешь!
— Понял, — резко произнес Григорий, — правило только одно «Я должен выжить!»
— Молодец! Ты мне все больше и больше нравишься. Сам-то откуда?
— В Казахстане родился.
— Да что-то на казаха ты не похож?
— Русский я. Родители там жили.
— Понятно. Из сосланных. Небось казачок?
Григорий промолчал.
— Да ты не прячься от меня. Я никому. Да и в чем твоя вина? Что, родители враги народа?
— Нет.
— А чего стесняться тогда? Все знают, что казаков и после Гражданской войны ссылали, да и вождь наш — грузин — в долгу не остался. Это не значит, что они враги. Просто невзлюбили их. Понял?
Гриша, услышав эти слова, сжался, ему стало страшно. Как это он — такой сильный и правильный человек, назвал Сталина грузином. Причем, произнес это с такой ненавистью, что молодой боец прочувствовал злость командира.
— Все будет нормально, не переживай, — произнес капитан и, не оборачиваясь, пошел дальше по окопу к восстановленной солдатами землянке. Гриша смотрел ему в след и никак не мог отойти от услышанного. Постепенно все в голове выстроилось, и он понял, что этот человек действительно ничего и никого не боится. Многих это губило — язык и ненужная храбрость в высказываниях, но Киселев был другим. Он знал, где и когда нужно сказать то, о чем все думают, но боятся сказать. Он мог это сделать и мог смело смотреть в лицо смерти. Григорий глубоко вздохнул и посмотрел на ночное небо. Вокруг светящегося в темной бездне месяца обрисовывался странный затуманенный ореол.
— Возможно, — подумал Гриша, — этот туман и есть души погибших. Вон как их много! Они летят туда в своих грязных сереньких шинельках, оставляя здесь все: боль, страх, мысли, чувства, надежды. Теперь у них только одно — остаться там, в свете и быть принятым так, чтобы хоть там, никто не трогал.
Вдруг в окоп свалилось нечто непонятное в форме военного с огромной набитой чем-то мягким сумкой. Это непонятное создание встало на ноги, отряхнулось, и Гриша увидел под огромной каской курносый нос, детские губы и румяные мягенькие щечки.