Отряд обреченных (Гарднер) - страница 147

Тяжело дыша, я откинулась на спинку кресла. Рядом застонала Весло; слух у меня настолько пострадал, что я не могла бы сказать, громкие она издавала звуки или тихие.

Может, мне следует отстегнуться и подойти к ней? Хотя это опасно. Вдруг как раз в этот момент вторая дверь откроется и «птица» вырвется наружу?

— Пожалуйста, — сказала я, обращаясь к самолету. — Можно включить свет? Я хочу посмотреть, как там Весло.

По краю пола начало разгораться неяркое голубое мерцание — сверкающая лента не шире моего пальца. Этого оказалось достаточно.

По стеклянному лицу Весла струились слезы, но в ее глазах светилась храбрая решимость. Я чуть не рассмеялась — она сидела в своем кресле очень прямо, пристегнутая так туго, что могла двигать лишь головой.

С ней все будет в порядке. Она же бессмертная.

Я отвернулась. Тьма снаружи и тусклый свет внутри позволили мне увидеть свое отражение в стекле кабины.

Никаких следов уродливого багрового пятна.

Это было мое лицо. Или не мое?

Я не знала, как воспринимать себя без привычного уродства.

Стала ли я красавицей? Или просто обычной женщиной? Что подумает Джелка?

Какая глупость — задаваться всеми этими вопросами. Я не настолько слаба, чтобы мое восприятие себя зависело от других. Однако я и вправду не знала, как выгляжу. Не знала, как оценить себя.

Отражение в стекле на самом деле не было Фестиной Рамос.

Я настоящая: уродливая… некрасивая.

Но что же тогда я вижу?

Женщину с чистой смуглой кожей. Высокие скулы. Зеленые глаза, в которые можно смотреть, не отвлекаясь на уродливое пятно.

Не помню, чтобы я когда-либо смотрела себе в глаза — разве что вытаскивая ресницу или во время немногочисленных попыток использовать косметику.

У меня красивые глаза? Что это вообще такое — когда у тебя красивые глаза? Что это такое — быть красивой?

«Жаворонок» с журчанием летел вперед.

— Выключи свет.

Отчасти я хотела видеть происходящее снаружи, отчасти — чтобы исчезло мое отражение. Может, всякие там Хакви могут без конца любоваться своим лицом; я — нет.

Не хочу думать о своем лице. Не хочу вглядываться в него. Не хочу, чтобы оно изменило меня.

Мерцание по краю кабины угасло, но какое-то время сетчатка сохраняла ощущение сверкающего ободка. Снаружи не было ничего, кроме тьмы — и эта тьма журчала, когда двигатели вспенивали воду. Надо полагать, мы уже находились за пределами шлюзовой камеры, в открытом озере, но я не чувствовала разницы: просто неуклонное продвижение вперед и, постепенно, по дуге, вверх.

Скоро мы вырвемся из воды, и… я появлюсь на свет снова, с новым лицом.