Тихо, как нас учили, стараясь сливаться с естественными тенями, скользила я по коридорам, причудливо переплетенным между собой. Бесконечные занавески исступленно взвивались, стараясь попасть в лицо. Я не увертывалась от хлестких касаний.
Я нашла Миар*рона у подножья черного изображения Хантр*Руама. Оборотень сидел на коленях, уронив руки, словно в трансе. Может быть, так оно и было. Зверь поклонялся Скоту. Или просто находился во власти веселящих трав, которыми злоупотреблял в последнее время.
Медленно-медленно, как под гипнозом, Миа*рон повернул голову ко мне. Бескровные губы растянулись, обнажая острые клыки:
— Ты? — от низкого рокочущего голоса по спине побежали мурашки. — Вернулась? Живая?
Мы скрестили взгляды. Не знаю, что прочел в моих глазах Миарон, но улыбка сошла с его губ.
— Хор*уот мертв?
— Он остался с Тэ*и Чеар*ре, — отрапортовала я. — со Стальной Крысой.
— Грязная сука!
Я поморщилась.
— Мое происхождение сомнительно и, увы, вряд ли заслуживает уважения. Но не мог бы ты выражаться чуть более изящно?
Присев на постамент, с которого возвышался Хантр*Руам, я следила за зверем из-под ресниц.
Рука нелюдя сжалась у меня на колени. Я дернулась.
— Ты могла бы любить меня, — с непонятной интонацией неожиданно проговорило странное существо.
— Ну, чисто теоретически, наверное, могла бы, — согласилась я.
— Вместо этого ты пытаешься меня уничтожить.
— Ты это заслужил.
— Разве? А мне-то, неразумному, казалось, я взял тебя с улицы, пригрел, дал возможность жить, обеспечил всем необходимым…
— Хватит! — Закрыла я уши руками. — Ты — чудовище. Твои обаятельные улыбки, сладкие речи, красивые позы ничего не значат.
— Ты поверишь, если я скажу, что жалею?
— Жалеешь — о чем?
— О том, как повел себя с тобой. — Хищные пальцы поднялись к плечам, чувствительно их сжимая.
В звериных глазах плескалась боль. Нечеловеческая. И не звериная. Непонятная. Пугающая.
— Очень жалею.
— Не понимаю, — метнулась я в безуспешной попытке вырваться.
— Не понимаешь? — прорычал он. — Будь ты проклята, Красный цветок! Ты стала наваждением! Я болен тобой! Ничто не способно меня удовлетворить: ни похоть, ни смерть, ни кровь, ни боль — своя ли, чужая. Впервые меня преследуют женские глаза — твои глаза! — в которых беспросветный мрак борется с негасимым огнем. Эти глаза — воплощенная Бездна! Мягкие девственные губы, не знающие поцелуев. Волосы — живое пламя. Лицо, прелестное и жестокое. Ты слепа, девочка! Любая другая на твоем месте давно разглядела бы мою склонность и использовала её с пользой. Другая! Но не ты. — В том, как он тянулся ко мне, было нечто жуткое. Люди никогда так не передвигаются. Отвратительно, словно насекомые, и по животному грациозно. — Я всегда презирал женщин. Их власть над мужчинами казалась мне достойной насмешек. Продажное мясо разного цвета. Разукрашенные дуры! Слабые, капризные, глупые создания. В них нет вызывающей прелести, того нерва, что есть у молоденьких юношей. Первой гибкости ветвей, цветочного стебля. Тела мальчишек подобны лучшим инструментам, способны равно воспринимать боль и наслаждение. Но с тех пор, как ты здесь, ни один самый страстный, самый прекрасный любовник не способен меня воспламенить! Я вижу твой образ за любым из них. Я знаю, они не умеют драться так, как дерешься ты — свирепо! И нежно! И ни один, ни один из них не бывает столь холоден, бесчувственен, смертоносен, как холодна, бесчувственна и смертоносна ты, — мой ядовитый красный цветок!