Улицы, улицы, улицы — погруженные в хрустальные сны. Улицы, улицы, улицы — похожие друг на друга, словно двойники. Плутая по ним, я теряла последние силы.
Очнулась я оттого, что меня немилосердно трясли. Жандарм со сна показался до смешного огромным.
— Девочка, ты меня слышишь? — гудел он. И я никак не могла определиться с тем, что означает непонятная интонация? Ругался он? Или волновался? — С ума ты, что ли, сошла, — спать на снегу?! Так насмерть замерзнуть недолго! А ну, вставай, негодница. Вставай. Немедленно. Кому я говорю? — Длинные усы топорщились над пухлой губой при каждом слове. — Как тебя зовут? Ты что? Имени своего не помнишь, что ли? Черт знает что такое! — посетовал новый знакомый, смачно сплевывая в снег. — Ладно, это… тебе нужно туда, где тепло. Пусть в участке с тобою разбираются. Те, кому положено.
Завернув в колючую, дурно пахнущую, теплую дерюгу, меня забросили в неприглядное нутро кареты с характерными черными косыми полосами — официальным знаком низшей иерархии Департамента. Грохоча деревянными колесами по оледенелой, мощенной мостовой, жуткий тарантас послушно покатился за каурыми лошадками, явно успевшими повидать на своем веку не мало трудностей и передряг.
Повода возражать вроде как не было. Да и сил — тоже. Вымотанная до предела, я не находила в себе силы сопротивляться.
— Отвезите меня к Чеар*рэ, — попросила я.
Толстяк изумленно покосился на нахальную меня.
— Чего? — переспросил он, нахмурившись.
Я повторила.
— Ты это, серьезно, что ли? Нет, девчонка, у тебя что — мозги вымерзли что ли? — ухмыльнулся жандарм, — Вот, ну, делать Чеар*ре больше нечего, как возиться с утратившей разум побирушкой.
— Я не побирушка. Свяжитесь с ними, — настаивала я. — Скажите, что вы знаете, где находится Одиф*фэ.
— Одиф*фэ, говоришь? — жандарм задумчиво потер подбородок. — Так ты вроде бы забыла, как тебя звать?