— А, — протянула я, несколько озадаченная.
— Ну, так, скока Оська не голоси, и хоть сердце у самого не на месте, а ехать, значится, надо. Запряг я, значится, мою Сив*вис, каурку вислоухую, жинке наказал, что б, ежели что, не баловала, хозяйство вела исправно и себя блюла честно
— До вашего приезда, что ль, не баловала-то? — Айри*эт, бедняжка, аж покраснела, от мужественной попытки не расхохотаться. — Горячая, знать, у тебя жинка! Ты пореже её оставляй.
Крестьянин поглядел на нас, прыскающих в кулаки, с укоризной:
— У вас, у баб, все на одно мозги налажены! Э! — погрозили нам пальцем. — Вертихвостки!
— Ты, мужик, обиды не держи, — хихикая, выдавила я, болтая ногами. — Мы ж не самом деле дурного-то, не думаем. И баба твоя, наверняка, честная да работящая. Ты дальше рассказывай.
Мужик попался не злобливый, в раз сменил гнев на милость.
— Сходил, я значится, на могилку к предкам…
— Ну, простился ты со всеми! — не удержалась Айри*эт, — Дальше то, что было?
— А дальше я, значится, как и было положено, в город поехал. Дорога вот, как сейчас была — тихая такая. Птички поют. Солнышко светит. Я аж сам запел. Еду. Хорошо так, привольно! Словом, я пока до города, значится, доехал, про крынку совсем забыть успел. А торговля в тот день их рук вон плохо пошла. Мало того, что я по дороге два кувшина разбить успел, так ещё перекупщики, туды их в дышло кочергой, цены перебили, сбавили — дальше и некуда! Гады! Похлещи любого упыря!
— Да ты, дядька, про мертвяков рассказать обещал! — вызверилась Айри*эт. — Что перекупщики гады, мы без тебя сызмальства знаем.
— Ага! — кивнул крестьянин головой. — Ну, так еду, значится, я назад. Выручка в кармане с гулькин нос. Настроение-то хуже и некуда. Оська моя баба скандальная. Сама в город не ногой. Где двери в большую хату открывают, не знает. Но, как меня учить, — У! Такой, значится, в неё энтузиазм с интеллектой вселяются: караул кричи, — не поможет.
Еду, значится, готовлюсь к плешине, которую жинка, выручку-то за три месяца увидав, проест на моей головушке, — к гадалке не ходи, прогрызет, что волчица дикая. И не замечаю, как лес другой совсем стал. Почитай, будто вовсе не по своему краю еду. Темный он, весь, темный — аж жуть! А уж до чего тихий, девки, до чего тихий! — Мужик шептал, создавая атмосферу. Загадочно так, зловеще шептал.
Мы даже головы в плечи втянули, предвкушая жуткий ужас.
— Будто все в нем повымерло напрочь. Ни веточка не хрустнет. Ни листик не шелохнется. Ручьи — и те не звенят. Даже травка не шуршить. Глянул я тут на небо, а там…