Сергеев кивнул.
– Во! Тогда насмотришься! Ух, рожи мерзкие, спесивые! Патрули ходят – сичевой, куренной, сотник, мать бы их поперек! Шаровары, сабли по полу волочатся! Попробуй только на мове не говорить – забить не забьют, но депортируют точно, вместе с ансамблем! Мне говорили, – тут он даже перешел на шепот, – что там теперь даже тайные кружки есть! Ну, чего улыбаешься! Есть, я уверен! Для изучения русского языка… А в здешних газетах пишут, что в Восточной республике тайно преподают украинский…
– Не думаю, – веско заметил Сергеев. – Хотя утверждать не берусь. Все достаточно сложно. Я, во всяком случае, о такой тяге к языкознанию на левом берегу Днепра никогда не слышал. И в русских лингвистов в достославном «мясте Лемберге» тоже верю мало, но не исключено, не исключено…
И тут до соседа дошло.
– Так это они… Они за тобой, что ли, увязались?
Хмельной – не хмельной, а «соображалка» у попутчика работала отлично. Сказывались годы, прожитые во враждебном окружении. Уж что-что, а интуицию постоянное чувство опасности развивает донельзя. Сергеев был уверен, что паранойя людям его профессии – друг и брат, и ничто так не помогает выжить, как постоянная тревога за собственную жизнь.
– Похоже…
Попутчик враз сделался бледен лицом и потлив телом – купе заполнилось кислым запахом страха.
– Слушай, друг, – сказал он просительным тоном. – Может, я куда перейду? Или ты в другое купе перейдешь? Нет, все-таки, давай я… Мне с властями ссорится никак нельзя! Мне без надобности знать, кто ты и чего натворил – дело твое… Но если меня заберут, то зятек выручать не бросится… Понимаешь?
Глаза у соседа бегали.
Он ухватил за ручку лежащий под полкой чемодан и принялся дергать, пытаясь выдрать его наружу, но чемодан застрял, и попутчик покраснел от натуги, жалко заулыбался одной половинкой рта, но попыток не прекращал.
Сергееву вдруг стало за него стыдно. Крепкий, сильный мужик «поплыл» безо всяких причин, если не считать поводом несколько нелицеприятных фраз, сказанных им о нынешней власти в личной беседе с малознакомым человеком. Можно было представить себе, как бы вел себя попутчик, попади он под реальную раздачу, например, на допрос к шалаевским ребяткам.
А ведь он не их боится, подумал Михаил, разглядывая соседа с любопытством и брезгливостью, он меня боится. Боится, что меня заберут, а я начну рассказывать, ЧТО он мне говорил и как он власть не любит. Эх, парень, парень… Как же ты живешь с сердцем в пятках? Как же можно всю жизнь так бояться? Или, все-таки, можно? В России дрожат перед Крутовым и его жандармами. За шутку в адрес его величества можно загудеть в Сибирь или на Север. Если шутить постоянно, то новый адрес будет уже на Ничьей Земле – не любят в 4-ом управлении умников с извращенным чувством юмора. В Конфедерации боятся опричников Шалая – они ребята ушлые, врагов находят везде, где начальство прикажет. Эти, правда, в Сибирь не пошлют, но так устроят, что мало не покажется. И сливают они идейных врагов туда же, куда и крутовские соколы. Только на Ничьей Земле никого не боятся. Отвыкли уже бояться.