— У меня был лучший учитель: я сам, тихо сказал Таэсса. Откровенность была болезненной и приятной, как шатающийся зуб. Он был уверен, что совершает ошибку. Но желание швырнуть ей в лицо правду, которой она так жаждала, было непреодолимым. Из него полились слова, будто прорвало плотину: — Мне было сколько? Четырнадцать? Эльфы созревают куда позже людей. Но во мне, похоже, человеческой крови больше, чем эльфийской. Я всегда его любил, с рождения, наверное. Но в четырнадцать вся эта любовь и уважение переплавились в такую похоть, какой ни один эльф даже представить не в силах. Я больше никого в жизни так не вожделел, как его. Сначала сходил с ума молча, потом не выдержал и признался. Потом утратил всякий стыд и принялся умолять.
— Он тебе отказал.
— Естественно. Я бы сам отказал этому чокнутому мальчишке, Таэссу душила горечь, он как будто заново переживал отчаяние и боль более чем десятилетней давности. Он сделал все, чтобы смягчить отказ. Он был убедителен, нежен, взывал к моему рассудку, к эльфийским обычаям, к человеческим… Все напрасно. Я хотел забыть его, увлечься кем-то другим тоже напрасно. Во всем мире не было никого красивее и желаннее, чем он. Я пустился во все тяжкие, трахался направо и налево, чуть ли не с первым встречным надеялся, что хоть ревновать его заставлю. Безуспешно. Тогда я решил, что незачем жить без него. Я… Ну, в общем, меня откачали. Я еще пару лет носил широкие браслеты, не снимая, а потом даже шрамы сошли.
Она молча прижала его ладонь к щеке и поцеловала запястье. Таэсса прервался было, но слова жгли язык, как отрава, которую нужно выплюнуть. Он никогда, никому об этом не рассказывал. Но люди многое замечали. Не удалось удержать в тайне ни попытку самоубийства, ни свою пагубную страсть. Чего ради он столько лет молчал? От стыда, наверное. От стыда за себя.
— Он чуть было не последовал за мной. Он ведь всегда любил меня больше жизни. Только не так, как мне того хотелось. Он был в ужасе, что едва меня не потерял. Что ему оставалось? Он пришел в мою спальню ночью. Единый Боже, я… Я его не оттолкнул. Я взял все, что мне отдали, я упивался его телом, его поцелуями… Я был на вершине блаженства. Месяц, два, три, а потом… Все ушло! Поиграл и бросил, как ребенок надоевшую игрушку! голос его дрогнул, и он прижал пальцы свободной руки к губам. Справившись с собой, продолжил глухо: Никогда нельзя получать то, чего страстно желаешь. Срываешь розу, а она увядает прямо в ладони. Счастливая любовь сама себя душит, как ты не понимаешь!
Его затрясло. Фэйд прижала его к себе, и он обнял ее, вжимаясь лицом в любимое местечко между шеей и плечом. Щекой он наткнулся на перевязь и вздрогнул, пытаясь отстраниться, боясь ненароком задеть ее больную руку. Позорище, она ведь пострадала, это он должен ее утешать, а не наоборот! Но она прижала его крепче и нежно сказала на ухо: