Он провел пальцами по щеке Кинтаро, по губам, будто заново его увидел. В каком-то смысле так и было. Теперь ему была известна огромная часть жизни степняка, прежде скрытая под печатями. Он был любовником Альвы гораздо дольше, чем вождем эссанти. Жил в столице. Виделся с королем Криды, и не раз.
Кинтаро отвел глаза. Моральные соображения, совершенно неожиданные у степняка, пусть и в таком скромном объеме, все еще его мучили. Даже при их свободных отношениях Альва будет ревновать, и совершенно справедливо. Покушаться на любовника близкого родича, тем более сына, всегда считалось недостойным. На дуэлях, бывало, убивали за меньшее. Конечно, Руатта не знал но теперь-то знает.
— Расскажи мне про короля, попросил он. Сердце у него стучало как бешеное. Он до сих пор не сомневался, что Даронги жив. Но Кинтаро одним словом мог опровергнуть его уверенность.
— Дай пожрать, а? взмолился тот. У меня уже язык устал трепаться. Чего я вообще стараюсь? Ты же можешь вытащить у меня из головы все, что захочешь.
— Ты же сказал: лучше б я тебя десять раз вы… осекшись, Руатта рассмеялся. Именно это он и сделал прошлой ночью. Уж не меньше пяти раз, точно. И язык у Кинтаро устал не только от утренних разговоров. Минет он делал излишне торопливо, на взыскательный вкус Руатты, но зато энергично и пылко.
Позволив степняку насытиться и щедро приправить завтрак вином, он властно потянул его обратно на кровать. Кинтаро вяло отбрыкивался. Было видно, что за свою жизнь он крайне редко отказывался от секса и теперь ощущал себя по-дурацки. К тому же он не скрывал, что долгожительство чародеев выбивает его из колеи, даже если они выглядят вполне юными и ебабельными.
— Тебе же лет сто, постыдился бы, бурчал он, отводя глаза, чтобы не видеть золотистой загорелой груди Руатты, его пунцовых губ, припухших от ночных развлечений, и его разметавшихся в беспорядке рыжих волос, так похожих на кудри Альвы. И сам он был вылитый Альва в полном расцвете молодости, только черты лица построже, вид посерьезней и масть потемнее. Что, конечно, делало ситуацию еще двусмысленней.
— Восемьдесят семь, по летоисчислению Пандеи, безжалостно уточнил чародей. Вы же в девятнадцатом году отплыли, верно? Год назад? Как я уже говорил, тебе самому тоже далеко не двадцать.
Руатта уложил его на спину, и Кинтаро не слишком противился. Но и не поддавался, упрямо отворачивая лицо и выставив локоть. Как будто ему было одинаково стыдно и отказать Руатте, и отдаться ему. Кровь чародея опять взволновалась, и он даже ощутил что-то вроде зависти к сыну. Распутный степняк был настолько предан Альве, что даже восставший под умелой рукой чародея член не отключил его мозги.