Ксения (Трускиновская) - страница 54

Вздумала себе Анета за государя-императора держаться — где он, государь? На том свете! Ничего для нее, слава Богу, сделать не успел. Но хуже злых врагов, которые нашли бы, чем уязвить бывшую фаворитку покойника, было проклятое зеркало. Да еще беда привязалась — ноги стали отекать. У танцовщицы весь блеск — в ногах. Мудрая Лизета тем временем родила своему старичку второго ребенка и советовала Анете поступить так же, старички — народ надежный, да и много им не требуется.

Анета все еще задирала нос. Все еще полагала себя не хуже юных танцорок, которые так и норовили выбиться вперед. Но было еще горе — уехала Белюцци, прибыла Сантини! Эту итальянку привез в своем багаже приглашенный для постановки балетов Франц Гильфердинг, как будто в Петербурге своих было мало! И еще одну злодейку — Мекуршу с ее мужем Мекуром. Эти как будто были французы, а что с того радости?

И еще беда — поклонник, на которого рассчитывала, которому все доказательства любви явила, третью неделю носу не казал. Добрые люди подсказали, где он ночевать повадился. В Лизетиной карете поехала Анета подсмотреть и убедиться. Так и было…

И вот, возвращаясь (кучеру было Лизетой велено доставить домой, невзирая на безумные поползновения), она мучительно думала: что же не так? Ведь мало было в жизни радости, ко всему, что Анета предпринимала, ее вынуждали нелепые, опасные и всякие иные обстоятельства! Так за что же карает Бог? Неужто за то давнее, полузабытое, оставившее в памяти только клочки — не голос поющий, а слова песни, не лицо, а что-то иное, как во сне, когда видишь одного человека, а знаешь, что это совсем другой человек…

Неужто с того дня, с той ночи радостная жизнь дала трещинку?

Нет, говорила себе Анета, нет, и что же ей было делать — живой к полковнику Петрову в гроб ложиться? Да кто он ей? У нее — своя жизнь, свое высокое предназначение, театр, балет, искусство!

Если бы у Лизеты не угостилась вошедшим в моду мозельским вином — может, и мысли были бы попроще. А так — воспарили.

Карета неторопливо везла танцовщицу домой, кучер Ванюшка знать не знал, какие страсти бурлят у него за спиной. Вдруг сзади постучали, он повернулся, открылось окошечко, и белая рука протянула золотой полуимпериал. Пальцы держали его за край, чтобы в свете каретных фонарей видно было, что это за штука. Таких денег кучеру в руках держать еще не доводилось. Он не мог не взять монету!

— На Петербургскую Сторону! — велела Анета.

Она поняла, почему самой себе кажется неверно живущей, и обозлилась на то, что позволила себе поверить в иллюзию — тоже модное словечко, неясно что означающее, но для сего случая вроде подходящее. Она поразилась тому, как же легко заставить человека испытать чувство вины, и взбунтовалась.