Стрелы свистели, осыпая и одаривая бегущего противника лёгкой смертью. Пока ещё десятку Родовича везло. Растянувшиеся по дороге орки подтягивались медленно, и в своей глупости становились лёгкой добычей росских калёных стрел. Но вскоре бегущие сообразили, что бежать против уцепившихся за вход в ущелье ратников малым числом убийственно и остановились, ожидая подбегающих сзади. Наконец, когда их набралось не менее полусотни, орки с гортанными выкриками бросились вперёд.
Дорога быстро окрашивалась кровью. Трупы орков устилали землю, но и среди россов появились первые павшие. Вскоре остатки полусотни отступили и, засев за камнями, попытались закидать ратников стрелами, но сидевшие выше и находившиеся в лучшей позиции росские лучники быстро отвадили их высовываться. Орки на некоторое время притихли, но уже виднелись быстро подтягивающиеся основные силы. Волна за волной они начали накатывать на обороняющих свои рубежи ратников.
— Где мой сын? — взревел взбешённый Рахмед, тыча стоявшего навытяжку Джаада — тысячника бессмертной тысячи и одновременно главного дворцового телохранителя, в грудь остриём тонко отточенного кинжала. Телохранитель почувствовал, как по его груди побежали тоненькие струйки тёплой крови. — Я спрашиваю, где мой сын?
— Ваше Величество! — Джаад попытался рухнуть на колени, но был удержан сильной рукой халифа. — Мы найдём его!
— Смотри, если с его головы упадёт хоть волос, ты заплатишь! Вы все мне заплатите! — прошипел Рахмед, обводя мутным, полубезумным взглядом окружающие со всех сторон горы.
— Мы найдем его! — вновь повторил тысячник, не смея поднять взгляда.
— Так найдите! В противном случае тебе лучше пасть в битве! — голос правителя потряс горы и он, пнув своего стража, понуро побрёл к ожидающей его лошади. А оставленный в покое Джаад бросился выполнять приказание. Сейчас он молил пращура об одном: чтобы сын великого эмиреда остался жив. В противном случае и впрямь было лучше умереть в схватке, чем вновь оказаться пред очами разгневанного повелителя.
— Я предупреждал! — негромко напомнил чародей прыгнувшему в седло Рахмеду. — Но нынче ты должен быть счастлив и благодарить великого пращура об оказанной милости.
Халиф непонимающе уставился в глаза столь явно надсмехающегося над ним чародея, и взгляд разгневанного халифа был красноречивее слов, в нём мерцали ярость и холод смерти.
— Он жив! — поспешил успокоить его чародей, не дожидаясь, пока чувства, сверкающие в глазах Рахмеда, обретут форму приказа. Караахмед хоть и был всемогущим магом, но ссориться и противостоять владыке оркской земли у него не было ни малейшего желания. — Он жив! — повторил маг ещё раз. И видя, как на лице халифа мертвенная бледность медленно сменяется красной краской запоздалого стыда и раскаяния, улыбнулся. Властелину не стоило так открыто показывать свои чувства. Рахмед заскрежетал зубами и отвернулся. Его дед, нещадно охаживая внука плетью, любил приговаривать: "Только тот имеет возможность править, кто не имеет никаких привязанностей". Любовь к сыну — это непозволительная слабость. Никто не должен видеть и понять этой слабости, никто не должен усомниться в твёрдости правителя, иначе его власть дрогнет и падёт. Но он не смог противиться внезапно появившемуся в нём страху за своего отпрыска, не смог противиться… Теперь у всесильного повелителя было лишь два пути: либо казнить собственного сына за неосмотрительность, либо постараться всё забыть, надеясь, что и остальные забудут тоже. И халиф, поколебавшись, выбрал последнее, и в этом тоже была его слабость.