. Когда фильм окончился, какой-то чиновник закричал зрителям с трибуны:
— Товарищи! Вот так сражается Красная армия против приспешников буржуазии и капитализма!
Все хорошее рано или поздно кончается, и когда я узнал от одного из офицеров, что был разговор о том, чтобы вскоре перевести нас в другой лагерь — возможно, снова в тобольский ад, — мы с Флайшманом стали планировать побег. Решили, что постараемся добраться до Москвы и будем искать убежища в шведском посольстве. Однажды утром я пообещал дежурному охраннику муки, если он не заметит на другой день, что нас нет на утренней перекличке. Охранник засмеялся и сказал что-то о девках. Разуверять его мы не стали. На мукомольном заводе я попросил два дня выходных — надо, мол, сделать кое-что для комиссара. Взял мешочек, сунул туда все деньги, скопленные на подпольной торговле мукой. Потом спокойно ушел из города.
* * *
Шел я, не останавливаясь, целые сутки и, когда наконец позволил себе лечь в канаву, сразу уснул от усталости. Такого унылого ландшафта, как русский, нет больше нигде. Дороги длинны, извилисты, покрыты только гравием. Со всех сторон до самого горизонта степь и степь. Изредка можно увидеть птицу. Деревни отстоят одна от другой на пятьдесят-шестьдесят километров. Через два с половиной дня я вышел к железнодорожной линии, проходившей, судя по карте, между Горьким и Саратовом. Усталый, измученный, я лег на откос насыпи и ждал. Перед глазами плясали пятнышки. Тени не было, и я чуть не изжарился под солнцем. Меня мучила жажда. Спать я не мог, но чувствовал себя внутреннее омертвелым, опустошенным. Время остановилось. Я лежал, терзаясь мрачными мыслями. Будучи апатичным и вместе с тем взбешенным, очень хотел женщину. Урсула, тебя нет, мы больше не увидимся. Не помню, плакал ли я от этой боли; возможно, сучил ногами, проклинал Бога и вообще вел себя, как избалованное дитя, но часы, которые прошли в ожидании поезда где-то между Горьким и Саратовом, были жуткими, нескончаемыми, горько-сладкими.
Наконец появился товарняк. Шел он довольно быстро, и едва меня миновал паровоз, я побежал вдоль состава, боясь споткнуться о камень насыпи и оказаться под колесами. Ухватился за поручень открытой товарной платформы. Три, четыре раза пытался вскочить на нее, но тщетно, и едва не потерял голову; готов был либо выпустить поручень, либо прекратить бег и волочиться, но потом стиснул зубы и прыгнул снова. Мгновенье спустя перевалился через борт платформы и, тяжело дыша, упал на покрытую брезентом тележку.
И тут меня чуть не хватил удар — над краем тележки неожиданно появилось мертвенно-бледное лицо. Парализованные страхом, мы неотрывно смотрели друг на друга. Потом я вытащил из кармана пистолет. Тот человек застонал и зажмурился.