– Боюсь, это невозможно.
– Поговорите сейчас же, Карнечине, и сразу же перезвоните мне… через полчаса.
– Комиссар Тротти…
– Через полчаса – если вы не хотите лишиться лицензии. Если не хотите, чтобы еще до ленча к вам заявились финансовая полиция и «Антисофистикацьоне»[25] и прикрыли ваше заведение – Тротти хлопнул трубкой об аппарат.
Почти сразу же телефон замигал красным светом. Тротти, поглощенный развертыванием очередного леденца, снова потянулся к трубке.
– А ты для старика слишком проворен, Тротти.
Тротти усмехнулся:
– Может, я и не так стар, как тебе кажется, Майокки.
– Не заглянешь?
– А что ты мне хочешь предложить?
– Тебе все еще кажется, что между утонувшей Снупи и делом Беллони может быть связь?
– Мне пока не удалось найти младшую сестру. В санатории ее нет, и, может быть, транквилизаторы она не принимала.
– Ты по-прежнему занимаешься делом Беллони, Тротти?
– Начальник квестуры меня отстранил. Я тебе говорил вчера.
Майокки по-юношески хохотнул. Тротти отчетливо представил его на другом конце провода: больше похож на студента, чем на комиссара уголовной полиции, в зубах – потухшая трубка, рука запущена в длинные густые волосы. Досадно, что Майокки собрался разводиться с женой.
– Тротти, я знаю человека, с кем тебе следовало бы повидаться.
– Кто это?
– Лука.
– Какой Лука?
– Тот самый. Парень, которого так любила наша Снупи. Говорят, что у него есть кое-какие фотографии.
– Фотографии этой женщины?
– Тротти, через полчаса я еду с ним в Брони.
Тротти прищелкнул языком.
– Спасибо тебе, Майокки. И я тебе очень признателен. Я ценю сотрудничество. Но сегодня утром мне нужно быть на вскрытии. Думаю, что… – Он поднял голову. – Я тебе перезвоню, Майокки.
Тротти медленно положил грязную телефонную трубку на место. Он встал и улыбнулся с искренностью подопытного с отработанным павловским условным рефлексом.
– Buongiorno, господин начальник квестуры.
Несмотря на зной очередного сухого августовского дня, несмотря на то что город почти обезлюдел, а квестура работала вхолостую, начальник квестуры был в полотняном пиджаке, галстуке и мягкой хлопковой рубашке. Лицо было тщательно выбрито. Терпкий запах одеколона разливался вокруг.
– Какого черта, Тротти.
– Какого черта? – повторил захваченный врасплох Тротти.
С исказившимся от гнева лицом начальник квестуры бросил на стол Тротти утреннюю газету. Один из целлофановых пакетиков из-под леденцов, целую неделю пролежавший приклеенным к поверхности стола, слетел наконец-то на пол.
– Поменьше шума, Тротти. – Злобное сопение.
Газета «Провинча Подана», 8 августа