Донесся новый крик — да нет, не крик, а визг, — и звук бьющегося стекла.
Диз решил, что теперь неважно, село ли солнце.
Он побежал, отмечая про себя, что бензобаки еще горят и в воздухе стоит запах бензиновых паров. Он попытался прибавить скорость, но, казалось, что он бежит по застывающему цементу. Аэровокзал приближался, но не быстро. Недостаточно быстро.
— Ради Бога, нет! Ради Бога, нет! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! О, ПРОШУ ВАС, НЕТ!
Этот крик, нарастающий по спирали, вдруг прервал чудовищный, нечеловеческий вой, но в нем все же было и что-то человеческое, и это-то и было самое страшное. В слабом свете аварийных лампочек, освещающих углы здания, Диз увидел, как что-то темное пробило стену вокзала, обращенную к стоянке, — эта стена была почти целиком из стекла — и вылетело наружу. С глухим стуком оно упало на пандус, покатилось, и он увидел, что это мужчина.
Гроза затихала, но молнии сверкали еще часто, и когда Диз, задыхаясь, выбежал на стоянку, он наконец увидел самолет Ночного Летуна с номером N 101BL на хвосте. Буквы и цифры в этом свете казались черными, но Диз знал, что они красные, хотя в этом в общем-то не имело значения. Камера была заряжена высокочувствительной черно-белой пленкой и снабжена хитрой вспышкой, которая срабатывала, лишь когда освещенность была слишком мала при данной скорости пленки.
Грузовой осек «скаймастера» был распахнут, словно рот мертвеца, под ним просыпались большая куча земли, в которой копошились какие-то твари. Диз заметил это, сделал дубль и побежал к стоянке. Теперь его сердце было исполнено не страхом, а диким, пляшущим счастьем. Как хорошо, что все сошлось именно таким образом!
«Да, — подумал он, — но не называй это удачей — не смей называть это удачей. И даже предчувствием удачи».
Правильно. Ведь удача же усадила его в этой комнатке вонючего мотеля с дребезжащими кондиционерами, не предчувствие — во всяком случае, не совсем предчувствие — заставляло его многие часы висеть на телефоне, обзванивая засиженные мухами аэропорты и вновь и вновь называть бортовой номер Ночного Летуна. Это был чистый инстинкт репортера, и вот сейчас он начал давать плоды. Да не просто плоды: это клад, Эльдорадо, сказочный Большой наперченный Пирог.
Он остановился перед разверстой пастью отсека и попытался навести камеру, чуть не удавился ремешком. Выругался. Раскрутил ремешок. Навел. От вокзала донесся новый крик — женский или детский. За мыслью, что в здании происходит бойня, последовала другая — бойня лишь оживит репортаж, и тут обе мысли ушли, потому что он сделал три быстрых снимка «сесны», стараясь, чтобы в кадр попали раскрытый люк и номер на хвосте. Зажужжал механизм автоматической перемотки.