— Нет, — сказал Толя Кузнецов.
— А ты глаза закрывал? — с ядовитой усмешкой спросил А. Антонов.
— Не слышите? — огорчился Николай Николаевич. — И вы тоже не слышите? — обратился он ко всем.
— А зачем это нужно? — Толя Кузнецов пожал плечами и посмотрел в сторону. — Мертвые должны оставаться мертвыми.
— Что он говорит?!
— Это не я говорю. Это Экзюпери сказал о своем друге Гийоме, когда тот погиб. Он убрал его стакан со стола и сказал, что мертвые должны оставаться мертвыми. Понятно?
— Нет, Толя, непонятно, — грустно ответил Николай Николаевич и, сняв перчатки, потер уши. Ему стало холодно.
— Вы меня извините, я против вас ничего не имею. Я не люблю только, когда создают культ. Я не знаю, как это сказать. Дома остались, на доску тоже интересно посмотреть. Но сам он не живой. Если я мешаю, то могу уйти. Но только вы спросили: «Слышите?» А я не слышу.
Надя с тоской смотрела себе под ноги. Она привыкла относиться к памятникам, как к живым людям, и не понимала, почему Толя Кузнецов, А. Антонов и, судя по лицам, другие ребята не хотят почувствовать Пушкина-человека, не хотят услышать, как он ходил здесь по камням мостовой, поднимался по лестнице. Не надо было в такой мороз затевать экскурсию. Нельзя свое представление о мире навязывать в качестве общественного мероприятия другим. Люди это сразу чувствуют и начинают протестовать, сами до конца не понимая, что их раздражает. Надо извиниться и разъехаться по домам. Надя решительно подняла голову:
— Ребята! Папа!
— Подожди, Надюшка! Ты сказал, Толя, не живой Пушкин. А вот фашисты считали — живой.
— Какие фашисты? Я же вас ни с кем не сравниваю, — обиделся Толя.
— И я тебя ни с кем не сравниваю. Просто я хочу рассказать про убийство Пушкина. Они его расстреляли. Когда наши войска отступили из Царского Села, небольшая статуя работы Беренштама как стояла при въезде в город, так и осталась стоять. И они его расстреляли. Вот сюда, — отец Нади постучал себя по лбу, — всадили три нули. Случайно? Нет, в лоб три пули случайно не попадают.
— Ну, может быть, если бы я увидел эту статую, я тоже поверил бы, что он живой, — уклончиво сказал Толя. — А сейчас… — он отрицательно покрутил головой.
— Но его же поэзия вечно живая! — крикнул Чиз.
— Да замолчи ты, пока я тебе не врезал. Я же не о том говорю, что мне его стихи не нравятся. Понимать надо.
— А мы можем поехать, — сказал Николай Николаевич, — чтобы ты пощупал эти три дырочки во лбу у поэта. Нет, в самом деле, мы можем тебя взять с собой, если родители отпустят. Мы с Надюшкой планировали такую поездку в Ленинград на каникулах.