— Обратно в том овраге?
— В том, — подтвердил снайпер. — Еще одну звезду уже отстрогали.
— Все правильно, — вздохнул командир.
Обращаясь к Плужникову и Слободкину, сказал:
— Теперь на вашего вся надежда. Он теперь на вес золота.
— Почему теперь? — спросил Сергей.
Командир не уловил в словах Слободкина обиды за Евдокушина. Зачерствел, что ли, в этих лесах? Точно, зачерствел. Шапку снял, услышав о смерти радиста, но ни один мускул на лице у него не дрогнул. «Слишком уж рациональный товарищ, — подумал Сергей. Так еще одно качество ему в командире открылось. — Сильный, смелый, закаленный в боях — хорошо. Многоопытный, решительный — тоже очень даже прекрасно. А вот что черств временами, то черств, никуда не денешься. Впрочем, торопиться не надо, — сам себя остановил Слободкин. — Сколько мы его знаем? И что такое произошло, собственно? Может, мне померещилось что-то? А если и в самом деле зачерствел, то надо его расчерствить как-нибудь. Прямо сейчас и попробую».
Не успел Сергей и рта раскрыть, командир повторил покоробившие его слова:
— Ты понял? Евдокушину вашему цены теперь нет.
— Очень худо ему. Ночью задыхался, бредил, — сказал Сергей и внимательно глянул в командирские глаза. Ничего в них утешительного не обнаружил. Из светло-голубых они стали за эту ночь бесцветными.
— Знаю, бредил. Вместе с вами делал, кажется, все, чтобы помочь бедолаге. Делал?
— Делал, — подтвердил Слободкин. — Но ты еще не все знаешь, командир. Ночью в бреду проговорился радист.
— Как проговорился? Что ты городишь?…
— А то «горожу», что нога у него повреждена, болит, терпения, говорит, больше нету…
— Так это в бреду, — прервал его командир. — Проверить надо. Мало ли чего человек в бреду намолотит.
— Проверил уже. Пробовал стащить сапог — не снимается. Разнесло всю правую, пришлось разрезать голенище сверху донизу. Вот, смотри.
Сергей протянул командиру располосованную кирзу. Тот в сердцах швырнул ее в сторону. Нетрудно было догадаться, какие при этом слова заблудились в бороде командира. И хорошо, что «заблудились»: Слободкин готов был схлестнуться с Василием, защитить больного. Командир, очевидно, почувствовав это, взял себя в руки, процедил сдержанно:
— Будем как-то выкручиваться.
На этом сошлись все четверо. Только пятый, который был «теперь на вес золота», еще ничего не знал о случившемся и знать покуда не мог. А от него теперь зависело многое.
В конечном счете прав, разумеется, командир. И Евдокушин это почувствовал — обостренным чутьем больного. Как только они протиснулись в шалаш, приоткрыл глаза, посмотрел на всех долгим взглядом, еле слышно спросил: