— На чай явишься, завтра?
— Может быть.
— О! Я догадалась! Ты влюбилась в своего рыцаря и других мужиков в упор не видишь. Как его там? В Петра Петровича?
— В Илью Ильича… Да нет, конечно. Пока.
Чмокнула душистую щеку подруги. Хлопнула дверцей. И спустя два-три удара сердца оказалась совершенно одна в темной утробе двора. Пропахший мочой и кошками подъезд. Какая то скотина опять выкрутила лампочки. Гадство. Мерзость. Вывинтить и пропить. Арина долго искала ключом замочную скважину. Фонариком что ли обзавестись? Точно. Руки дрожали. С чего бы это? Как он назвал ее?
Лорелея…
Что ж. Каждому свое. Выбирайте, господа хорошие. Лорелея я или троллейбусная прошмонтовка.
Стянув и отпихнув ботинки, Арина прошлепала на кухню. Зажгла свет. Поставила на газ чайник. Поздоровалась с кактусами. Колючее семейство занимало весь подоконник и часть стола. В комнате застонала бабушка.
— Внученька? Ты?
Арина торопливо сполоснула руки.
— Иду, иду.
Обычного неприятного запаха не было. И глаза старушки были вполне разумны. Что случалось все реже и реже.
— Сейчас сходишь на судно. Я тебя покормлю. Вымою.
— Сядь, Арина.
Она опустилась на стул. Бабушка пошарила рукой. Птичья лапка, обтянутая сухой пятнистой кожей.
— Аринушка. Что же это со мной. Давно?
— Давно, бабуль.
— Измучила я тебя, голубушка. Ты уж потерпи, родная.
Арина проглотила слезы. Подняла бабушкину руку, прижала к груди, погладила.
— Бедная ты моя. Бедная. Без родителей росла. Теперь со мной старой валандаешься.
У Арины не было сил отвечать, успокаивать. Она боялась зареветь в голос. Острая жалость к себе сдавила горло, легла на грудь огромной холодной жабой, мешая дышать.
— Как тебе достается, внученька. За что крест такой? Грехи мои тяжкие.
Арина справилась, задушив не родившийся плач.
— Ты о чем, баб. Какие твои грехи? Просто судьба. Брось.
— Нет. Нет. Ты ничего не знаешь, внученька. Времена то, какие были. Страшные грехи есть на мне. Но куда ж мне деваться было, Времена то, какие. Пол села пересажали, передушили. Меня пугнули. Все в коже. Духами бабскими от бритых рож тянет. Подпиши, велят, что председатель ваш вражина и шпион. А не то… Тебя, гадюку, в Сибирь. А детишек по коммунам для малолетних… Ох, внученька. Что ж мне делать то было? Одинокой глупой бабе? Трое дома сидят мамку ждут… Что делать-то, господи… Что? И подписала проклятущую бумагу. Так и так. Слышала, как подбивал, и знаю, что шпион. А председатель то наш. Тимофей Петрович. Тимошенька. Он же един на всем свете был, кто помогал мне, вдове. То крышу перекрыть. То колодец новый вырыть. Отплатила я ему за добро, за любовь. Он ведь сох по мне в юности. И женился, когда на Прасковье. Не пересилил себя.