Замена диалектической гибкости и величайшей конкретности абстрактными схемами подновленной «теории равновесия», при всех уверениях о подвижном равновесии, на деле означала фиксацию мертвой абстрактности и статики, что мешало мне видеть конкретные изменения во всем их многообразии и сложном переплете явлений.
Теория государства и теория пролетарской диктатуры. Известно, что В.И. Ленин обвинял меня в том, что я концентрирую все внимание на разрушении буржуазного государства — с одной стороны и на бесклассовом обществе — с другой, не уделяя достаточного внимания переходному периоду пролетарской диктатуры. Мне это совершенно правильное замечание Ленина казалось вопиющей несправедливостью, ибо — полагал я — я отнюдь не страдаю этим грехом. Однако, совершенно очевидно, что именно здесь лежал один из корней позднейшей идеологии правых. В самом деле, в основе нашей идеологии лежала недооценка организационных возможностей пролетарской диктатуры, переоценка рыночной стихии и свойственных ей «экономических законов»: все наши взгляды на рынок, образование цен, формы государственного вмешательства, пропорции народного хозяйства, соотношение между индустрией и сельским хозяйством, вопрос об индивидуальном крестьянском хозяйстве и т. д. и т. п. — теоретически упирались и в этот вопрос, вопрос об организационных возможностях изменить «экономические законы» нажимом пролетарской диктатуры. То, что было уместно в первых фазах нэпа, антидиалектически переносилось нами на другие условия, и этот перенос опирался на недооценку мощи государственного аппарата возросшей и укрепившейся диктатуры пролетариата.
Теория классовой борьбы в условиях пролетарской диктатуры. Здесь я делал совершал ту коренную ошибку, что из общего соображения о движении к бесклассовому обществу, я делал вывод, что после сокрушения помещиков и капиталистов наступает этап «равновесия» между пролетариатом и крестьянством, «двухклассовое общество», в котором классовая борьба постепенно затухает. Я опирался здесь на антидиалектическое и антиленинское толкование всех мест из Ленина, где последний говорит о мирном и реформаторски-культурном характере нашей работы вообще и в деревне — в частности и в особенности. Я «проглядел» поэтому и нарастающее сопротивление кулачества, и неизбежное в таких условиях колебание части середняка, т. к. обстановку развертывающихся диалектических противоречий нэпа и тот факт, что продвижение социализма, сужая базу его классовых врагов, приводит к обострению методов борьбы их против социализма. Эта об'ективная закономерность вменялась поэтому мною в вину партийному руководству, тогда как задача заключалась в преодолении этого сопротивления всеми мерами. Сущностью и теоретической основой моих взглядов в этой области было представление о мирной эволюции с затуханием классовой борьбы. Это, в связи с вышеизложенным положением о переоценке рыночной стихии, привело и к антиленинской трактовке ленинского «кооперативного плана», что играло большую роль в последующей идеологии правых. По этому представлению, главный путь, магистраль развития социализма в деревне, лежит не через производственное об'единение крестьянских хозяйств, а через процесс обращения, через втягивание их через рынок, через торговую кооперацию, кредит, систему банков и т. д… при чем «кулацкие гнезда» будут мирно врастать в социализм. Таким образом, важнейший вопрос о соотношении между пролетариатом и крестьянством трактовался мною в корне неверно. Вместо воздействия государства — самотек: вместо обострения классовой борьбы — ее затухание: вместо теоретической базы для производственного кооперирования — рынок: вместо сокрушения кулачества — перспективы его мирного врастания и лозунг «обогащайтесь». Здесь складывались предпосылки позднейшей прямой борьбы с партией и контрреволюционных выводов как в идеологической, так и в практически-политической области.