Когда жара стала совсем невыносимой, Аршак велел остановиться и пару часов переждать. Харьковчане даже круг не стали выстраивать из самоходов, встали друг за другом, походной колнной. Самоха, непрерывно потеющий и оттого с ног до головы мокрый, окликнул проводника, тот подошел к подножию башни.
— Зачем встали-то? Время уходит!
— Лучше постоять. В такую жару ехать опасно.
— А вчера ехали.
— Это сердце пустыни, здесь спешить никогда нельзя. Ждать надо. Голову палит, перед глазами всякое вертится, чего на самом деле нету, опасно водителю. Лучше ждать.
Самоха подумал, хотел сплюнуть, но слюны во рту на порядочный плевок не сумел скрутить. Махнул рукой и уполз в душную тень — арбуз доедать. Каратели вяло перекликались, обменивались короткими репликами, вроде: «Эй, Кирюта! Ты как там, живой? — А то! Пока еще живой! — А выглядишь, как ползун высохший! — Гы-ы…» Жара оглушила, даже говорить не хотелось.
Йоля подняла голову:
— Чего? Стоим, что ли? Приехали?
— Нет, просто стоим.
Игнаш покрутил ручку приемника, там зашипело, сквозь помехи прорезался голос:
— А теперь специальное обращение Гильдии Небох-х-х-р-ов
— Смотри-ка, здесь «Радио Пустошь» берет, — заметил Мажуга. — А до бури не получалось.
Он подкрутил настройку, голос стал четче:
— …Туран Джай, сын фермера с юга Пустоши. Гильдия выплатит двести монет серебром любому, кто сообщит достоверные сведения о его нахождении, и пятьсот монет тому, кто доставит его живого в Город-Крепость либо передаст кому-то из представителей Гильдии. С другой стороны, Гильдия убьет любого, кто покусится на жизнь Турана Джая. Он нужен живым…
Голос снова утонул в помехах.
— Ищут кого-то, — буркнул Игнаш. — И деньги немалые сулят. Примерно, как пушкари за Графа, если серебряки в киевские гривны пересчитать. Интересно, что этот малый у небоходов спер…
— Все кого-то ищут, — Йоля поправила платок на голове, — только Луша твоя не ищет. Сидит на месте, суженого ждет, платки вышивает. А чего с ей такое, мозги набок завернуты?
— Помолчала б ты, заноза. Трещишь, о чем не ведаешь. Она не всегда такая была.
— Ну и помолчу. Только тогда совсем скучно будет, — она зевнула, — я уж выспалась, теперь скучно. Рассказал бы, чего с Лушей такое приключилось, что ли?
— Ничего хорошего. Горела она в доме, перепугалась сильно, совсем кроха была. С тех пор такой стала, однако сердце у ней доброе.
— Ага, доброе, — признала Йоля. Потом добавила с вызовом в голосе, — не то, что у меня?
Мажуга не ответил.
— Может, я бы тоже добрая была, — гнула свое Йоля, — когда б жила в своем дому, с мамкой и с папкой родными, на всем готовом. Только у меня житуха совсем иная получилась, тяжелым трудом я кормилась, от призренцев пряталась, своего угла не имела. Даже ты меня на цепь сперва сажал. А теперь ты со мной по-хорошему, и я стала добрая. Дядька Игнаш, слышь, что ли? Молчишь? Ну и ладно. О, гляди, вон!