— Понимаю, что навязываюсь… — рисовалась она.
— Ну что ты… — вставил он не снимая с лица усмешки и смотря в разложенные перед собой бумаги.
Её лицо источало смущение и благодарность.
— Я рада, что ты не нашёл нужным с любезной улыбкой отказать мне.
— Ерунда.
— Чудесно, что ты не забыл о моём приходе…
Её игра в вежливость его озадачила. Он промедлил с ответом.
— Я на работе. — А про себя подумал: "Ха, о таком захочешь — не забудешь!"
Теперь замешкалась она, неожиданно проявляя чуткость, спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Учитывая моё ранение, неплохо, — усмехнувшись такой заботе вежливо, но абсолютно равнодушно отговорился он. Изо всех сил стараясь казаться бодрячком и по горло занятым человеком.
"Чего воду в ступе толчёт. Крутится же возле моих замов и знает всё не хуже меня", — проплыло в голове.
Помолчали. Они сидели лицом к лицу, каждый в двойной роли: охотник и дичь. Прикидывая ходы и прощупывая почву, они исследовали друг друга. Она порылась в сумочке, достала платочек, покомкала в руке. Как-то жалобно протянула:
— Молчим…
Рутковский ничего не перекладывал и нигде ни в чём не рылся, продумав всё до мелочей заранее, просто смотрел.
— Говорить пришла ты, тебе и карты в руки, — отрезал он, пожав плечами.
— Кажется, и не было разлуки…,- переходя на лирический артистичный тон, пытается, невинно улыбаясь, шептать она. Только улыбка та выходит, не смотря на старания, неестественной. Скорее злой и кривой, чем даже обязательной. Глаз же совсем не затуманен воспоминаниями, а цепкий. "Постарел, ох, как постарел, а бодрится. Да, года работают не на него, но держится. Как живётся с ним его обожаемой Люлю, тоска", — размышляла она.
— Короче пожалуйста, — вернул её в действительность он. И так её тираду выслушал молча.
Она опять говорила о том, о чём он не желал слышать. Ситуация та ещё. Дичь и охотник в одном лице. Как два охотника они держали соперника на мушке, как дичь — готовились избежать удара. Рассматривать не очень-то хотелось, но и прятать взгляд ни к чему. Смотрел холодно и прямо. Она ещё раз, как бы напоминая о себе, повторила про разлуку, напомнила, как им не плохо было в постели… У него неприятно задрожало где-то в груди: "Надо же кокетничает… Неужели нельзя не лезть в те дебри". Ему никак не хотелось чувствовать себя виноватым и снова топтаться в своей грязи. Он с трудом верил в степень своей глупости, совершённой когда-то. Как он мог такое натворить? Его взгляд застыл на лице женщины и в нём закипело раздражение, но вспомнив Люлю с её: "Ради семьи выдержишь". Опять стараясь ровно произнёс: