— Двое охраняют дом снаружи с фасада, один стоит с любой стороны на этой улице, как она называется?
— Грёнвиксвэген, — ответил Йельм.
— Грёнвиксвэген, — повторил Хультин. — Будет холодно. Сёдерстедт и Хольм с рациями в ближайших кустах.
Даже Сёдерстедт и Хольм расстроились.
— Йельм и я находимся в доме. Нам нужно будет караулить бабушку и кухонную дверь, а также окна на верхнем этаже. Как думаете, мы справимся или нужен еще и Нюберг? К сожалению, я думаю, что Нюберг нам нужен. Вы сможете переменить свои вечерние планы?
— Да-да, — грустно согласился Нюберг. — Это генеральная репетиция.
— Вы поете в хоре? — спросила Черстин Хольм.
— А как вы узнали?
— Я и сама пела. В Гётеборге. А что за хор?
— Церковный хор Нака, — ответил огромный флегматичный Гуннар Нюберг и предстал в совсем новом свете.
— Сочувствую, — сказал Хультин. — Генеральная репетиция отменяется. Ты и так сегодня в голосе. О’кей, мы заканчиваем. Предлагаю спуститься вниз в ресторан перекусить. Операция начнется в 17.30, до нее еще целый час. Йельм задержится на минутку.
Хультин и Йельм остались в комнате одни. Хультин собрал бумаги и сказал, не поднимая глаз:
— Чудный день.
— Все сложилось как нельзя лучше, если вы об этом.
— Именно об этом, — сказал Хультин и покинул комнату через таинственную дверь слева.
Он лежал в липкой коричневой массе. Попытался приподняться, но это не получилось, попытался ползти — не получилось, попытался встать на корточки — даже это не вышло. Чем больше он копошился, боролся и мучился, тем сильнее налипала на его тело эта дрянь и тянула его ко дну. Он открыл рот и собирался было уже крикнуть, но коричневая масса начала заливаться ему в глотку. И только когда его нос уже погрузился в эту массу, когда она заполнила ноздри и впереди ждали лишь ужасное удушье и смерть, он наконец почувствовал вонь.
— Дерьмо, — чихнув, сказал Нюберг.
Йельм вздрогнул, несообразно сильно.
— Постарайся сейчас не спать, — сказал Хультин.
— Я не спал, — пробормотал Йельм.
Нюберг высморкался.
— Погода — дерьмо, — снова повторил он от окна гостиной. — Все так и качается под штормовым ветром с озера Мэларен. Мне повезло, что меня определили на пост внутри дома.
— Возможно, нас обвинят в кумовстве, — сказал Йельм. — На улице в машине сидят продрогшие стокгольмский и сундсвалльский криминалисты, а в кустах совсем туго приходится шведскому финну и гётеборжанке. А здесь, в теплом доме, сидим мы, бывшие сотрудники полиции южных районов, и попиваем кофе. Нарушение налицо.
— Паранойя — худшая из профессиональных болезней, — сказал Хультин и залпом выпил изысканный кофе Биргитты Францен. — Черт, какой крепкий!