Сподвижники Шуазеля по-прежнему продолжали мечтать о ближайшем возвращении министра к власти. Безенваль, графиня де Брион возобновили свое давление на Марию-Антуанетту, несмотря на тщетные попытки Мерси и Вермона помешать этим маневрам. Обескураженный невероятными капризами молодой женщины, Вермон начинал серьезно подумывать об отставке. Послу пришлось приложить все свои усилия, чтобы разубедить его в этом. В период весьма натянутых отношений между Австрией и Францией для Марии-Антуанетты было очень важно прислушиваться к советникам своей матери. И снова она не делала ни шагу без совета шведского барона; он убедил ее, что ее влияние станет еще большим, если будущий министр будет во всем ее поддерживать. Ей, которая интересовалась политикой лишь из любопытства, защита и поддержка кандидата на столь высокий пост казалась игрой, и она хотела выиграть ее ради собственного самолюбия. Не имели значения опыт, компетенция и личные качества кандидатов. Она жаждала победы именно этого кандидата. Однако все представлялось весьма зыбким, поскольку королева в любой момент могла перестать интересоваться политикой.
Вернувшись в Версаль, она изменила свое отношение к Морепа. Оставила презрительный и высокомерный тон и достаточно любезно общалась с ним, что не переставало удивлять старика и других министров, которые внимательно отслеживали ее резкие смены настроения, особенно после недавнего дела д'Эгильона. Министры сразу же решили, что это был новый маневр шуазелистов. И не ошиблись. Попытка изгнать Морепа не удалась, и теперь Безенваль настоятельно советовал королеве сблизиться с министром. «Я убежден, — писал он, — что если она захочет сделать всего лишь один шаг к нему, то увидит его готовность сделать для нее все что угодно». Объектом атаки стал на сей раз Тюрго, весьма влиятельный в правительстве человек. «Присутствие его в Версале несовместимо с возвращением Шуазеля, — утверждал аббат Вери. — Их взгляды, политика, способ мышления, даже биение их сердец полностью не совпадают».
Нервное оживление Марии-Антуанетты, бесконечные капризы, кризисы ее ложной власти — все это скрывало ужасное разочарование и пустоту. Королеву часто охватывала ужасная тоска, это была ностальгия. Она чувствовала ее даже в обществе, мечтала снова увидеть Вену, свою мать, братьев, сестер… Она едва удержалась от слез, когда узнала, что граф и графиня Прованские уезжают в Шамбери. И Мария-Жозефина проведет целых две недели вместе со своей семьей — по случаю свадьбы младшей сестры Людовика XVI с принцем Пьемонтским. «Как это ни ужасно, но я не могу даже надеяться на подобное счастье», — писала королева матери. Ей довелось лишь увидеть своего брата Фердинанда, когда тот приезжал на несколько дней вместе с женой. «Разлука слишком дорого мне обходится. От подобных мыслей на меня нападают тоска и отчаяние, особенно когда я думаю о моей родине», — снова пишет она императрице. Австрия по-прежнему оставалась родиной для французской королевы, которая оставила там все свои детские мечты, существование, такое тихое и безмятежное, покой, который охраняла бдительная мать-императрица. Вена с императрицей и императором казалась ей сейчас убежищем от всех ненастий и кошмаров. В Версале Мария-Антуанетта не обрела второй семьи и после смерти Людовика XV не знала, где найти защиту и поддержку, в которых она так нуждалась. Ей никак не удавалось испытать хоть какое-нибудь глубокое чувство к своему супругу. Временами она с трудом могла выносить его как короля и монарха. Тем не менее женщина должна, по существующей этике, первой подчиниться ему и принимать его таким каким он был. Так-то оно и было, но ценой каких же больших разочарований. Увы, она видела в своем муже лишь «бедолагу», который не способен сделать ее настоящей женщиной, а здесь, во Франции, означало, кроме того, и продолжательницей рода Бурбонов. В общем, неспособность Людовика XVI быть мужчиной еще больше подталкивала завыть от ностальгии по родной Вене.