— Здесь ей пять лет, — сказала она. — На этой фотографии она так похожа на себя!
Она задрожала.
— Кажется… — Она запнулась. — Кажется… Не знаю… Мне кажется…
Руки задрожали.
— Кажется, я ее забыла, — проговорила она наконец. — Забыла, какой она была перед исчезновением… Словно последних лет совсем не было.
Она обхватила себя за плечи обеими руками и отпустила их только тогда, когда перестала дрожать.
— Когда я думаю о ней, то, мне кажется, вспоминаю ее вот такой, — сказала она и показала на фотографию, рядом с которой я сидел.
Я сказал:
— Я уже давно хотел вас спросить: нет ли у вас другой фотографии? Не очень старой и, главное, более похожей, чем та, которая используется сейчас.
Я вернул ей фотографию в рамке. Мне казалось, во всем, что я говорю, в выборе слов было обещание чего-то нового, чего-то, что могло приблизить нас к разгадке хотя бы на шаг.
Она тут же ушла искать фотографию. Для пользы дела я мог попросить ее о чем угодно, и она сделала бы это.
Она принесла целый конверт с фотографиями и отдала мне:
— Посмотрите эти. Мы были в Греции на каникулах. Может быть, что-нибудь найдете.
— А не лучше ли вам самой…
— Нет, вы сами знаете, что вам надо.
Я открыл конверт, вынул фотографии, целую пачку, и начал смотреть. На снимках была то она одна, то только дочь, они снимали друг друга. На одной фотографии в ресторане и на нескольких на пляже они были обе. На пляжных они сидели в обнимку, девочка опустила глаза, мама улыбалась фотографу — но как-то зажато. Наверняка их фотографировал незнакомый им человек, сосед по пляжу. Ни на одной фотографии лицо девочки не было толком схвачено, чтобы можно было понять, какая она на самом деле. Я понял, почему следователи не стали использовать их. Она смотрела в сторону, смотрела вниз, закрывала лицо руками, не хотела, чтобы ее снимали, каждый раз, когда мама вынимала фотоаппарат. Казалось, что ей не хочется оставлять фото на память или, может быть, у нее не было желания путешествовать с мамой. Может быть, она стыдилась того, что они постоянно проводят время вместе? Я еще раз перебрал все фотографии. Мать — улыбающаяся, беззаботная молодая женщина. Дочь — девочка-подросток с опущенным взглядом, с недовольной гримасой, отвернувшаяся в сторону, не глядящая в объектив. Будто она не хотела тут быть, будто она хотела уехать, чувствовала себя пленницей: все, что угодно, но только не надо фотографировать!
— У нее не было приятеля? — спросил я. — Вы уверены в этом?
На одной фотографии — я обратил на это внимание только сейчас, просматривая снимки во второй раз, — фотоаппарат сумел зафиксировать ее взгляд. Она сидела, подтянув колени, и смотрела вверх, потому что фотограф, которым, скорее всего, была мама, только что позвал ее. К сожалению, в кадр попало не все лицо. Мешали колени. Что-то в ее взгляде, когда я внимательно рассматривал фото, подсказало мне, что вот так она выглядела всегда. Она и сейчас так выглядит, если только не лежит где-то с лицом, застывшим в невыразимой гримасе, и ее обычные черты оказались стерты тлением, наступившим после мучительной смерти.