— А что ты помнишь? — спросила она. — Какой период жизни тебе запомнился лучше всего?
— Этот, — ответил я.
— Этот?
— Ну да. Он начался с того момента, как я встретился с тобой.
— А кроме этого?
Поднялся ветер, ливень за окном усилился. Я повернулся на бок.
— Учебу в старших классах, — ответил я просто так, чтобы хоть что-то сказать. — А ты?
Она смотрела в потолок.
— Я тоже, — сказала после долгих размышлений. — Я помню выпускной, помню ощущение, которое было у меня тогда, когда казалось, что открыты все возможности. Не какая-то одна определенная возможность, а все сразу. Помню это удивительное чувство полной свободы.
Она рассказала о своей школьной подруге и о парне, с которым ездила по Европе.
Мы тщательно избегали разговоров о Халварде и Анне-Софии. Она не спрашивала меня ни о чем, я тоже. Интересно, как долго мы сможем делать вид, будто их не существует?
— У меня перед глазами стоит то лето, — сказала она. — Словно все, что произошло со мной потом, уже было заложено в тех днях. Если бы я могла начать жизнь сначала, мне бы пришлось вернуться в тот год, в год окончания школы.
Она повернулась ко мне и спросила, понимаю ли я, что она имеет в виду?
Я сказал, что понимаю.
— Несчастья даются нам для того, чтобы мы смогли что-то понять, — сказала Ингер. — Ты веришь в это?
Я подумал об отце Анны-Софии, жутком скряге, который до самой смерти любил повторять, что каждый человек — кузнец своего счастья. Он продал свою половину магазина, который держал на паях со старшим братом, ни слова не сказав ему, что намеревается выйти из дела, за месяц до того, как грянул кризис и все пошло прахом.
— Нет, — сказал я. — Я в это не верю. А ты?
Ее веки опустились, и я увидел, как из-под них появляются слезы.
— Не знаю, — сказала она. — Все так сложно.
— Не было счастья, да несчастье помогло, — сказал я. — Или наоборот. Бывает ведь по-всякому.
Слезинка побежала по ее щеке.
— Да, ты прав, — сказала она и стерла слезу. — Лучше всего обо всем забыть.
— Что ты хочешь сказать?
— Вообрази себе, что мы забываем о каком-нибудь неприятном событии сразу после того, как оно произошло. Так — лучше всего. Что-то жуткое случится, и мы тут же о нем забудем. Представь себе, что наша память работает два или три часа, и все. Как хорошо будет! Как мы будем рады! Произошла катастрофа, и через пару часов мы уже ничего не помним.
— А что тогда станет с нами? Кем мы станем? — спросил я.
Она взглянула на меня.
— Ведь тогда мы бы не помнили друг о друге, при расставании, и никогда бы больше не встретились. Я ушел бы и забыл, что завтра мне опять надо сюда вернуться.