За неделю сотрудничества она уже изучила некоторые его повадки. Он любил мясо, фундук, «лендровер», сосредоточенную тишину и собственноручно производимый шум. Насте шуметь не позволялось. Стоило случайно громыхнуть кастрюлей, как со второго этажа раздавался негодующий вопль.
Иногда по вечерам художник обессиленно падал на диван, но дольше трех минут пролежать не мог. Мешали темперамент и увлеченность. Горизонтальная неподвижность была противна натуре Атаманова. Его влекло к мольберту, он целые ночи возился в мастерской, он рисовал практически круглосуточно.
А когда не рисовал – лупил боксерскую грушу, обливаясь потом и хрипло выдыхая воздух.
Если честно, Настя полагала, что творческие натуры более склонны к созерцанию и медитированию. На Атаманова правило не распространялось. У него, похоже, в одном месте был пламенный мотор (но не там, где сердце).
Интерьерный простор позволял им редко видеться. Разве не об этом мечтал Атаманов, приглашая экономку? После того как Настя разгребла завалы и вычистила все углы, она обнаружила в своем графике огромные пустоты. И заполнила их прогулками по лесу.
Она пыталась сосредоточиться, чтобы, по совету подруги, наконец-то начать жить осмысленно. Настя уже сделала для себя некоторые выводы.
Во-первых, необходимо обзавестись профессией. Недели скитаний по собеседованиям утвердили ее в следующей мысли: в современном мире ценятся только молодые высококлассные специалисты, наделенные крепким здоровьем. Остальные индивидуумы обречены на вымирание. Во-вторых… И тут Настя – о боже! – вдруг поняла одну вещь. Фортуна фактически вернула ее в прежнее состояние. Она опять при мужчине, и этот мужчина нуждается в ее заботе. Он дает ей деньги, а она кормит его отбивными. Именно этим и занималась Настя последние пять лет.
«А вдруг у меня такое предназначение? – задумалась она. – Всегда быть приложением к другой личности? И тогда зачем мне образование, профессия? Вдруг я от природы – профессиональная хранительница очага? И именно в этой сфере должна реализоваться? Единственный вопрос: где взять семейный очаг? Да, скверно. Именно семьи-то у меня и нет… И зачем я сделала аборт? Сейчас бы у меня был малыш… Интересно, какой бы получился ребенок от Андрея? Хорошенький, бесспорно! Но с характером, это точно! Ой, о чем это я?!!»
Таким образом, Настины мысли, как упорные скалолазы, добрались до новой вершины: она уже рассматривала художника как объект матримониальных притязаний. Если бы не разбитое сердце, она бы сделала это гораздо раньше.
«Ах, как взревновал бы Платонов, узнав о моей свадьбе! Вот это была бы месть! – мечтала Настя. – Но если честно, разве получился бы из Атаманова муж? Он так непредсказуем. Непоследователен. Да, я понимаю, он талант… А впрочем, сейчас мы прекрасно уживаемся! И ведь он не беден, совсем не беден… Скорее даже богат…»