Майор между тем отыскал в шкафу большую тетрадь в картонной обложке, став спиной к Борискину, разложил ее на столе, полистал и прочел что-то такое, отчего в лице его выразилось удивление. Сделав какую-то пометку, он пододвинул тетрадь Алехину; капитан уже догадался, что это форма четыре — книга учета личного состава.
Продолжая разговаривать с Борискиным, Алехин прочел: «…Водитель… ефрейтор… Борискин Сергей Александрович, 1912 г. р., б/п… образование 4 класса, в плену и под оккупацией не был… В 1936 году судим по ст. 162-й[13] п. „д“ на 5 лет… Награды: медали „За боевые заслуги“ и „За оборону Москвы“».
Отметку о судимости майор отчеркнул сбоку карандашом. Когда Алехин, просмотрев запись о Борискине, глянул на майора, тот, колыхнув грузный живот, понимающе вздохнул.
— Значит, сегодня вы никого не подвозили? — продолжал Алехин.
— Нет!
— Никого за всю дорогу?.. Припомните получше.
— Чего тут припоминать-то, — обидчиво сказал Борискин. — Один ехал — зачем мне врать?
…Чего от него хотят, он не мог понять, предположил же поначалу совсем иное.
Уже несколько лет он был в основном чист на руку, но сегодня на рассвете перед поездкой в Мариамполь, как на грех, не удержался и, когда кладовщик отвернулся, сунул в кузов под мешкотару коробку с американским пиленым сахаром. Сделал он это не оттого, что его тянуло украсть или выпить (страдая желудком, он пил редко и мало), а просто потому, что кладовщик этот, с шоферами и солдатами беспричинно грубый, перед начальством лисил, имел славу бабьего угодника, частенько выпивал и ходил в офицерском обмундировании — словом, преуспевал. Сахара же у него было несколько вагонов, и, по понятиям Борискина, он не мог не воровать.
И вот стоило после стольких лет праведной жизни украсть, как его попутали! — так он решил, когда вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Алехин из военной прокуратуры. Попался! И как же это могло получиться?.. Видеть его никто не видел, в этом он не сомневался, сахар же был продан барыгам в Мариамполе, а оставшиеся грамм двести, завернутые в тряпочку, спокойно лежали в кабине под сиденьем. И неужто дознались, он и придумать не мог, как не мог понять, какое отношение к краже сахара имеют вопросы этого капитана; Алехин казался ему прожженным хитрецом: «Издалека подъезжает!»
Подвозить же по пути пассажиров запрещалось, а калымить тем более — по головке за это не гладили, — и Борискин все отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал все дальше. А вежливость Алехина, та самая вежливость, которой Борискину в жизни перепадали жалкие крохи, еще более настораживала его.