— Знаю. Во Фьезоле над холмами собирались тучи, да и Арно бурлила, когда я проезжал через нее.
— Так, может, подождем? — предложил я.
— Не стоит, пожалуй. — Он снял шляпу и положил ее на скамью. — Если все же начнется гроза, то освещение ухудшится, а не улучшится.
Стоял июнь, и дневной свет должен был быть ярким. Однако тот день выдался совсем не солнечным, хотя жарким и душным.
— Но при плохом освещении мы не увидим, тот ли кладем тон и…
— Мне не терпится начать! — оборвал он меня.
— Но…
— Хватит, Маттео! Прошу тебя.
Мы с Зороастро обменялись расстроенными взглядами.
Все сошлись у подножия центральной части фрески. Флавио Вольчи разлил вино, и мы подняли бокалы за маэстро.
Снаружи стало еще более пасмурно. Художники и ученики переглядывались между собой.
— Но нам действительно необходимо больше света! — осмелился сказать один из них.
— Тогда принесите лампы и свечи! — приказал маэстро.
Зороастро сжал губы.
Ему, как и мне, хотелось крикнуть: «Остановитесь! Обратите внимание на эти предупреждения! Они же столь очевидны!» Но преданность запрещала ему открыто критиковать друга. Он не стал бы возражать маэстро на глазах у всех.
Я немедленно отправился за лампами и свечами, сложенными в углу. Зажег их и расставил вокруг. Потом взял самую яркую лампу и встал рядом с маэстро.
Он взял кисть и опустил ее в ведро с краской, приготовленной по его собственному рецепту. Он хотел лично нанести на стену первый мазок, а уже потом допить с нами вино. Краска была темно-серой. Это был цвет грязи, цвет смерти.
— Итак, — сказал он, подняв одной рукой бокал, а в другой держа кисть, — за последний год вы все отлично потрудились, помогли мне закончить картон и перенести на стену центральную сцену. Впереди нас ждет еще много месяцев работы. А пока давайте насладимся этим моментом!
Он сделал шаг вперед.
И в этот миг подул ветер. Кажется, со стороны реки. Мы отчетливо услышали, как он прокрался в Палаццо делла Синьория[8] и начал стучать в окна, как бродяга, требующий, чтобы его пустили в дом.
Хозяин заколебался. Зороастро опустил брови и выпятил подбородок, так что его бороденка теперь торчала вперед. Сложа руки на груди, он хранил молчание.
Где-то наверху раздался странный звук. Может, сломанная ветка упала на подоконник или кусок черепицы. Все посмотрели наверх. Ветер завывал все громче. Так воет зимняя вьюга, а не летний бриз. Все мы слышали этот вой.
А потом, столь внезапно, что мы не успели подготовиться и загасить свечи, от окна почти оторвался шпингалет, оно приоткрылось, и ветер резко ворвался в помещение. Свечи вспыхнули ярче и тут же погасли, словно их потушила невидимая рука.