— Ис-ту-кан! Я — одна...
— По-дож-ди! Разве их удержишь, если решили. Она такая же упрямая, как ты, Екатерина. И надо ли... Бог ты мой! Что же... не знаешь, как и чего... Окаянная сила! — Я чувствовал, что говорю что-то не то. Мотнул головой и уже решительнее:
— Раздевайся, пора спать. От того, что мы тут мучаемся, ничего не добавится. Знаешь ведь, кому что... Кому — поп, кому — попадья, а кому — поповская дочка.
Я говорил спокойно, медленно, хотя в душе бушевало. Кажется, никогда в жизни не было мне так тяжело. И ведь вроде бы ничего плохого не случилось: дочка ушла к любимому. Мысленно ругал Дуняшку и тут же жалел ее. И, жалея, уже готов был оправдывать, Дивясь и возмущаясь непостоянству своего настроения. В конце концов пришел к мысли: «Видно, так надо, — пусть так и будет». Откуда эти слова? Где я их слышал или читал? Когда? Да не все ли равно.
Мы с женой проговорили всю ночь. Вздремнули с полчаса, и опять разговоры.
Говорил, а самому мерещился дом Тараканова и Дуняшка, вырывающаяся из жестких Васькиных лап. Проклятие! Все время казалось: вот-вот стукнет щеколда и в дом вбежит Дуняшка, помятая, плачущая.
За окном протяжно и болезненно скрипели ставни, где-то выла собака. Один ставень стукнул. Стукнула калитка у палисадника. Вроде бы стукнула. Я оделся и вышел на улицу. Никого. Тьма и злой нахальный голодный ветер.
Чтобы как-то отвлечься, сказал первое, что пришло в голову:
— А у девки-то у этой... Животик вроде бы большеват. А?
— Не приглядывалась.
— Большеват...
— Черт те что у тебя на уме.
На рассвете стучат в окно. Старуха соседка.
— Иваныч! Глянь, подь, на вороты-то.
Меня так и обдало холодом: вымазали ворота.
Первой выбежала Катя. Слышу, шумит:
— Окаянные вы, разокаянные! Ноги бы вас не носили, иродов! Руки бы у вас отвалились, у дьяволов!
Ворота наши вымазали дегтем. И спешили, видать, деготь был только в нижнем правом углу ворот.
Это — позор. В старину мазали ворота у домов, где жили девицы недостойного поведения. Обабится девка или погуливать с парнем начнет, мамаша ее по утрам на ворота опасливо поглядывает. Бывало и по-иному: мазали по злу, в отместку девушкам, чтоб не зазнавались. Но в тридцатые годы обычай этот дикий уже забылся.
Нам повезло: на улице слякотно, сумрачно, ни души. Шел редкий дождь.
Мы подчистили ворота ножами и тряпками. Чистил и дивился: до чего неприятны капли дождя — крупны, пенисты, похожи на плевки; видно, от скверного настроения такими кажутся.
Сосед Сычев шагает. Улыбается. Длинный нос над губой насмешливо свесился.
— Воротца подпортили?
— Откудов ты взял, соседушка? — спросила Катя, мрачно глядя на Сычева.