— А следы-то, хе-хе! Вон она, белизна какая на дереве. Водичкой бы грязненькой, всю белизну слижет.
— Дурак дураком, а порой лучше умного сообразит, — сказала Катя, когда мы вошли в избу.
Препаршивейше чувствовал я себя в те дни. Хотелось ходить, колоть дрова, делать что-то резкое, грубое, не мог в избе усидеть.
Прежде я страничек по десять-двадцать читал ежедневно, для практики. Это было мое любимое занятие. Один день — «Записки о Шерлоке Холмсе», на другой — «Капитал» Маркса, на третий — стихи. «Капитал» я плоховато понимал, признаюсь, очень сложно написано, но читал. Из поэтов лучше всех Некрасов до меня доходил. С Маяковским — хуже. Когда артисты читали стихи Маяковского, все вроде бы хорошо. А как сам начну — не все доходит. Главное, фразы уж слишком интеллигентные. А дух, азарт в фразах этих интеллигентных, чувствую, нашенский, рабочий. Теперь-то я по любой книжке шпарю — не догонишь. Тогда — не то. И вот перестал я в ту пору читать — не шли на ум книжки.
Дня через три заявилась дочка с мужем. Василий шел степенно, медленно, чего с ним никогда не бывало, в брюках с широченными, по тогдашней моде, штанинами, при шляпе. На дочке платье новое дорогое — муж купил. Лицо усталое, но какое-то живое, счастливое. И глаза другие, уже не девичьи — чистые и прозрачные, как родниковая водица, а глубокие, затаенные — все внутри, не ее глаза, чужие.
— Разрешите? — спрашивает Василий, а сам уже вошел и шляпу снял.
— Проходите, — не глядя на них, ответила загробным голосом Катя.
Сели. Помолчали.
— Вот так, значит, получилось, — сказал Василий и вздохнул. Ему было весело, но изо всех силушек старался казаться серьезным. Катя уловила эту невидимую усмешинку и сказала:
— Ни капли стыда в тебе нету, Василка.
— Зачем так оскорблять, мамаша? — Сейчас он смотрел откровенно весело.
— Ему — смешки! — взбеленилась Катя. — Еретик ты этакий! Отчибучил номерок и усмешничает.
Катя не знала, что у Василия и во взгляде, и на губах всегда насмешливость. Она вообще плохо знала его — Таракановы жили на другой окраине города.
— Давайте потолкуем спокойно, Степан Иваныч. Ну, мы виноватые. Ну, не по правилам поступили.
— Да, уж как-то неладно... — сказал я, а сам подумал: «А почему, собственно, неладно!»
— Согласен. Но выхода-то другого не было. Конечно, раньше в ноги падали.
— Это для нонешних времен не подходит.
— Обязательно тебе было... нашу? — В голосе Кати боль.
Я улыбнулся, услышав, наивный вопрос жены. К счастью, она не заметила.
— Жить-то ведь нам, — впервые за этот вечер проговорила Дуняшка, упрямо, с недовольством. — Что вы как!..