Дня через два Шахов сказал мне:
— Заказ для стройтреста выполнять не будем.
— Как так?
— Как так? Разрешил директор.
Однажды (тогда Шахов был в отпуске, его помощник болел, я оставался за обоих) вызвал меня директор, его интересовали детали для стройтреста.
— Этот заказ, по-моему, снят.
— Откуда вы взяли?
Значит, Шахов соврал. Но как мне быть? В глаза Шахову я мог сказать, что угодно, а ругать человека по-за глаза не в моих правилах.
— В этом месяце детали должны быть готовы. Из стройтреста жаловались в райком. Сейчас звонили из райкома.
— Пусть бы сами и выполняли, — не выдержал я.
— Что за разговоры? План есть план. Мы не можем подводить строителей. Немедленно принимайтесь за эти детали.
До конца месяца оставалось двенадцать дней. Только Василий мог справиться за такой срок.
Зятек был не в духе: если что-то не клеилось, не ладилось, он весь огрублялся, шаги и движения рук становились резкими, быстрыми, твердыми, мохнатые брови опускались, почти закрывая глаза. Так и сейчас. А причина пустяковая: инструментальщик дал плохие резцы и ушел в больницу.
Как подойти? Тараканов такой: упрется — ни о чем не договоришься. Не знаю, как уж так получилось, но согрешил я — соврал:
— Сам Яков Осипович Сорока просил заказ передать тебе. Это дело, говорит, по плечу только стахановцу Тараканову. Только ему, говорит... Вот!..
Бухнул и глаза в сторону отвел — не привык врать. Срамное, несолидное дело — вранье. Почти каждый себялюб — враль. Отличительная черта большинства негодяев — вранье. Ложь разная бывает, а цвет один у нее — черный.
«И почему не сказал Сороке, что эту работу лучше всего поручить Тараканову?»
— Ладно, сделаю, — согласился Василий.
Сделал, конечно, вовремя. И что же дальше? Пришел директор в цех и ну хвалить Василия. А тот:
— Если уж вы просили.
Директор придвинулся к Тараканову:
— Как?
— Если уж сам директор просит... А так бы — на кой ляд.
Только крякнул Сорока, рот будто на замок закрыл. А когда мы остались вдвоем, сказал:
— Своего авторитета не хватало, а?! Ну!..
Я смотрю на него, будто ничего не понимая. Улыбается, значит — не обиделся.
Да, у лжи всегда длинный черный хвост и ноги из соломинок. А «единожды солгавши, кто тебе поверит?»
Приехал секретарь райкома. На совещании похвалил наш цех, упомянув и о деталях для стройтреста: «Общие интересы у них превыше всего». Выплывает на трибуну Шахов, торопливо отпивает глоток воды, на лице озабоченность. А голос-то, голос!.. Громкий и тоже озабоченный. Я не уловил в его голосе рисовки, фальши, хотя знал, что все это есть понемножку. Главное, была бы озабоченность. Самое страшное, когда человек равнодушен, когда все едино ему, сколько процентов плана — сто, сто десять или сто пятьдесят. Творческое горение и инициатива, организаторские способности и большой труд ценятся. И все это умей показывать. И Шахов показывал. Он знал, как надо показывать, где и кому. «Мы... мы... мы...», то-то сделали и то-то будем... Будто сам он денно и нощно о деталях тех пекся. Василия похвалил: «Все отставил в сторону, а детали для стройтреста выдал досрочно. Выполняя ответственное задание...» Хоть бы остановился на секунду или мыкнул, хмыкнул — нет. А ведь это очень важно: уверенно человек выступает или неуверенно, с каким-то сомнением. И если оратор сам в истинности слов своих сомневается, то уж что говорить о других.