Принцесса специй (Дивакаруни) - страница 46

ай На отдельной полке в задней комнате лежит макарадвай, король всех специй. Все это время он ждал, не сомневаясь, что я приду. Раньше или позже. Днем, месяцем, годом. Для макарадвая это не имеет значения, он побеждает время. Я беру в руку тонкий пузырек, держу, пока он не начинает нагреваться от тепла моей ладони. Макарадвай, я здесь, как ты и предсказывал. Время для меня, Тило, здесь истекает, и я готова нарушить последнее, самое сокровенное, правило. Какое? - спрашивает макарадвай. Макарадвай, ты же знаешь ответ, так зачем же заставляешь меня говорить? Но специя в ожидании молчит. Сделай меня прекрасной, макарадвай, прекраснее в тысячу раз, чем он может себе представить. Дай мне красоту, какой не видывал мир. Всего на одну ночь. Но чтобы его кожа горела, его пальцы были обожжены ею навеки. Чтобы он не смог быть с другой женщиной, не вспоминая при этом меня с сожалением. Смех специй глубокий и низкий, но не враждебный. Ах, Тило. Я знаю, что не должна просить этого для себя. Я не буду разыгрывать раскаяние, не буду притворяться, что мне стыдно. Я прошу этого с гордо поднятой головой, прошу как собственного желания - исполните его или отриньте, если хотите. Желаешь ли ты этого больше, чем желала нас на острове, в тот день, когда ты готова была броситься с гранитной скалы, если бы Мудрейшая не приняла тебя? Специи, зачем вам нужно все время сравнивать? Каждое желание на земле - особенное, как и каждая разновидность любви. Вы, что родились на заре мира, должны это знать, как никто другой. Отвечай. Посудите сами. Ему я дарю одну ночь, вам же - остаток всей жизни, каким бы он ни был, по вашей воле, - сотня лет на острове или же один момент горения и растворения в огне Шампати. По мере того как я это говорю, мои последние сомнения развеиваются, как и последние надежды. Я отчетливо вижу свое будущее в блеске стекла пузырька. Понимаю, что для меня не суждено. И принимаю это. Тило, это не для тебя - обыкновенная человеческая любовь, обыкновенная человеческая жизнь. Мой ответ удовлетворителен. Специи больше не задают вопросов. Пузырек теперь горячий в моих руках, его содержимое плавится. Я подношу его к губам. И слышу из далекого прошлого голос Мудрейшей: - С макарадваем, самой могущественной из всех специй, что когда-либо были, нужно обращаться с особенной осторожностью. Иначе вас ждет безумие или смерть. Отмерьте тысячную долю от показателя веса человека, которому нужно это лекарство, смешайте с молоком и плодом амла. Пить его надо маленькими глотками, одну ложку в час, в течение трех дней и ночей. Я выпиваю все сразу, одним глотком. Через три дня и три ночи я буду кто его знает где. Этот глоток пробивает мое горло, как пуля, и опаляет таким жжением, которое я никогда в жизни не ощущала. Все взрывается - глотка и пищевод - по мере того, как специя проходит в желудок. Голова сначала вздувается, словно гигантский воздушный шар, затем съеживается в кусок свинца. Я лежу на полу. Рвота извергается так обильно, как кровь из прорванной артерии. Мои пальцы растопырились и онемели; мое тело содрогается и бьется в конвульсиях, не подвластное моей воле. Непомерно самоуверенная Тило, решившая, что сможет впитать яд, подобно Шиве, рискнувшая всем неизвестно ради чего, - сейчас ты умрешь. Неизвестно ради чего. Эту мысль тяжелее всего принять. Но постойте, боль утихает, теперь я уже могу, хоть и с трудом, втянуть носом воздух. В то же время я чувствую, как глубоко внутри тела что-то меняется: передвигается, стягивается, срастается. Макарадваи делает свою работу. И предупреждает: к завтрашней ночи ты достигнешь пика красоты. Наслаждайся ей. Но к следующему утру она рассеется и исчезнет. Ох, специи, к чему мне беспокоиться о следующем утре. К тому времени я тоже уже исчезну. Будешь ли ты счастлива, уходя, или придешь к нам с сердцем, омраченным тенью сожаления? Я приду без сожалений, - говорю я. И почти верю своим словам. Но, - добавляю я. - Осталось еще двое на моем попечении, кому я не помогла. Я не могу спокойно уйти, пока не узнаю, чем закончилась их история. А, тот мальчик, та женщина. Но их история только начинается. Это твоя - подходит к концу. Понимаю. Но хотя я не имею права требовать этого, все же я хочу увидеть их в последний раз. Еще желания, Тило? Разве ты уже не использовала право последнего желания? Прошу! Посмотрим, ответили специи, снисходительно, голосом победителя. Мой последний день выдался, как нарочно, таким ясным, что разрывается сердце: небо окрашено в светлый индиго, в воздухе носится аромат роз, хотя, как подобное возможно в этом городе, я не знаю. Я еще полежала на своем тонком матрасе, боясь взглянуть на себя, но затем наконец поднесла руки к лицу. Узловатости на суставах исчезли, пальцы стали длиннее и уже. Еще не совсем молодые, но все к тому идет. Я облегченно вздыхаю. Специи, простите меня, что до сих пор я не осмеливалась надеяться. О, молодые, вам не понять тот восторг, с которым я поднялась со своего матраса. Как простое потягивание, распрямление обновленных рук (примерно среднего возраста) наполнило меня головокружительной, непозволительной радостью. Стоя под душем, я скользила руками по телу, убеждаясь, что оно становится все более упругим буквально под пальцами. Мокрые волосы упали мне на глаза густыми прядями. Уже, значит, так. А к ночи - насколько больше... Нетерпеливая Тило, отложи пока мысли о ночи. Еще целый день работы, столько всего нужно успеть сделать за день. Я сделала на голове пучок, надела свое американское платье из SEARS и приоткрыла входную дверь, чтобы вывесить табличку: ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. На ступеньках - букет, расплескивающийся красным бархатным светом. Розы цвета крови девственницы. «До вечера» - в записке. Я прижимаю их к себе. Даже касание их шипов - наслаждение. Я поставлю их в кувшин на прилавок. Весь день мы будем смотреть друг на друга и улыбаться нашей общей тайне. Новость о распродаже разошлась быстро. Магазинчик заполнен как никогда, касса стучит без устали, мои пальцы (все моложе, моложе) устали нажимать на кнопки. Ящичек для денег полон купюрами. Когда деньги перестали в него помещаться, я набиваю ими пакет для продуктов и улыбаюсь над иронией того, что мне, Тило, от этих банкнот пользы не больше, чем от сухих листьев. Я бы все здесь отдала бесплатно, по любви. Но это не разрешается. - Что случилось? - покупатели желают узнать причину, забрасывают вопросами. Я объясняю им, что старая женщина закрывает магазин по причине здоровья. Да, нечто внезапное. Нет-нет, не настолько серьезно, не волнуйтесь. А я - ее племянница, которую она попросила помочь в этот последний день. - Передайте ей до свидания. Передайте, что мы очень благодарим за помощь. Скажите, что мы всегда будем ее помнить. Я тронута теплотой, что наполняет их слова. Хотя и знаю, что все, что они говорят, и все, во что верят, - всего лишь иллюзия. Когда-нибудь, в конце концов, все забывается. И все же я представила себе, как, проходя по этой улице в следующем месяце, в следующем году, они показывают: «Вот здесь была эта женщина. Ее глаза, как магнит, вытягивали из человека все самые сокровенные тайны, - говорят они детям. - А что она могла делать с помощью специй! Внимательно слушай, что я расскажу». И они рассказывают. Позже, днем, замедленной походкой является дедушка Гиты, время от времени делающий остановки, чтобы перевести дух. - Все еще больно, диди, но я должен был прийти поблагодарить тебя, рассказать, что слу... Он остановился на полуслове, насупился, уставившись на меня. И продолжал хмуриться даже после моего объяснения. - Как она может вот так просто взять и уйти? Не может такого быть. - Не все в ее власти. Иногда приходится поступать по необходимости. - Но у нее столько силы, она могла... - Нет, - отрезала я, - не для этого дается сила. Вы, человек, умудренный возрастом, должны были бы это знать. - Умудренный... - он криво улыбнулся, затем стал снова серьезным. - Но мне нужно, чтобы она все узнала! - Уверена, она и так все знает. Он недоверчиво сдвинул брови и поправил очки, бедный дедушка Гиты: его лишили удовольствия поделиться произошедшим. - Вернулась Гита домой тем вечером? Он вскинул голову: - А вы-то откуда знаете? - Моя тетушка все рассказала мне и велела ждать, не придете ли вы. Он посмотрел на меня долгим взглядом. Наконец проговорил: - Да, они вернулись вместе с Раму. Ее мать так обрадовалась, что уже поздно вечером снова взялась за готовку: сделала рыбу с горчицей, чолар даль с кокосом, все, что особенно любит Гита. Мы вместе сидели за столом и беседовали, даже я был, так как принял лекарство и мне полегчало. Хотя, к сожалению, я пока еще не могу есть, - он прищелкивает языком с видом огромного сожаления, как бы подразумевая, что столько вкусной еды пропало зря. - Как бы то ни было, все были очень счастливы и деликатны: беседовали только на тему работы и кино, вспоминали родственников, что остались в Индии, - в общем, старались никого не задеть ни единым словом, особенно я. Твоя тетушка может мной гордиться: я держал язык за зубами: не спрашивал все подряд, только нет-нет, да и вставлю словцо по поводу политических новостей в стране. И вот уже перед тем, как мы встали из-за стола мыть руки, Раму сказал: «Ну ладно, может, предложишь твоему молодому человеку нанести нам визит?» А Гита очень тихо ответила: «Если позволишь, папочка». Раму тогда добавил: «Только не воспринимай это как разрешение». Гита ответила: «Я знаю». И все. Все разошлись по своим комнатам, но улыбаясь. Когда он взглянул на меня, я увидела, что эта улыбка все еще держится в морщинках на его лице. - Я счастлива за них и за вас. - Отец с дочерью очень похожи, оба очень гордые. Я уверен, они еще столкнутся не раз. - Если не будут забывать о любви, - говорю я. - Я им напомню, - он горделиво похлопал себя по груди. - Это как раз то, что тетушка велела вам передать. И, кроме того, она сказала, что вы должны забрать все масло брахми из магазина. Для спокойствия духа, сказала она. Нет-нет, это от нее прощальный подарок. Он наблюдал, как я заворачиваю бутылки в газету и кладу в пакет. - Значит, она все-таки не собирается возвращаться? - Не думаю. Но кто знает, как все повернется, - я приложила все усилия, чтобы мой голос прозвучал светло, хотя печаль подступала к горлу. - А у тебя - ее глаза, - сказал он, уже поворачиваясь, чтобы уйти, - я и не замечал все это время, какие они красивые. Он больше не стал ни о чем спрашивать, этот пожилой человек в очках, который видит больше, чем иной и с превосходным зрением. И я тоже не стала больше ничего говорить. Пусть это будет наш с ним секрет. - Передайте ей, - сказал он, - я желаю ей счастья. Я помолюсь за нее. - Благодарю, - ответила я, - она в этом сейчас как раз очень нуждается. Но смотрите, кто заходит в мой магазин - какая-то молодая женщина, которую я не знаю: кожа черная, как слива, курчавые волосы заплетены в сотню мелких косичек, улыбка - как только что испеченный хлеб. - О, как интересно. Никогда здесь не была. У нее что-то есть для меня - конверт. Я сначала оторопела, но потом, по ее небесно-синей униформе и большой сумке через плечо, по эмблеме с птичкой с изогнутым клювом на нарукавной ленточке, я понимаю. Это девушка-почтальон. - Мое первое письмо, - говорю и с любопытством беру его. Я смотрю на то, что написано от руки, но почерк мне незнаком. - Так вы недавно сюда приехали? - Нет, скорее наоборот, уже уезжаю, - я бы хотела рассказать больше этой женщине с дружелюбным лицом, но что из моих слов для нее - да и вообще для кого бы то ни было - прозвучит правдоподобно... - Сегодня у меня здесь последний день, - наконец выговариваю я, - так хорошо получить письмо напоследок. - Что ж, и я рада за вас. Оно задержалось, потому что этот человек не указал индекса на конверте. И обратного адреса, чтобы можно было его вернуть. Видите? Я посмотрела, куда она указывает, но глаза остановились на имени адресата. Матаджи. Только один человек так называл меня. У меня перехватило дыхание. Мое сердце так бешено заколотилось, что, показалось, еще немного - и оно разнесет все тело на куски. Уходящий день окрасился пламенно-коричневым. - Это очень важное письмо, - поблагодарила я. - Спасибо, что доставили его. Вслепую я пробралась сквозь коричневый сумрак к полкам, чтобы найти что-нибудь, что можно дать ей в знак благодарности. Вернулась с пакетом золотистого изюма, кишмишем, который придает выносливость и энергию. - Из моей страны. Подарок. - Спасибо, это так мило с вашей стороны. Она начала рыться в сумке. Зачем? Почему так долго? Когда она уйдет, чтобы я могла вскрыть письмо? Затем до меня доходит, что она тоже хочет мне что-то дать в ответ. Она нашла, протягивает мне. Ряд серебристых прямоугольничков в зеленой обертке, мягких на ощупь. Сладкий освежающий запах мяты. - Жвачка, - поясняет она на мой вопросительный взгляд. - Вам должно понравиться. Кое-что на память из Америки, да и в путешествии пригодится. Я надеюсь перед тем, как уйти, она успела прочитать признательность за этот нежданный подарок в глазах Тило, которая вдруг растерялась, не ведая, что сказать. В дверях на ее лицо пал солнечный луч, как когда-то давно на лицо жены Ахуджи. Я заперла за ней дверь. Я должна, не отвлекаясь, прочесть слово за словом то, что написано, и то, что скрывается между строк. Я вынимаю один квадратик и кладу его в рот. Сладость сразу разливается на языке, и это придает мне смелости начать читать.