Приняли меня как родного. Николай Егорович Тимарь устроил в своем блиндаже торжественный ужин: жареная баранина, картошка, сыр, разные овощи и крупные дымчатые сливы. Напитков тоже хватало, так что посидели хорошо.
В роте произошли кадровые изменения, появились новые люди. Василь Левченко не сообщил мне тогда, в госпитале, что его назначили заместителем командира роты по строевой части. Обогнал меня бывший помощник, три звездочки уже на погонах носил и два ордена Отечественной войны на груди. Вместо замполита у нас появился по штату агитатор, капитан Бутов Борис Семенович. Упитанный, видный из себя мужчина, лет тридцати. Пришли два новых командира взводов, чем-то похожие друг на друга, молодые, крепкие, у каждого по медали.
Мне объявили, что я теперь командую 1-м взводом (тоже, считай, повышение). Матвей Осин, после недолгого спора, был переведен ко мне помощником. Федор Бульба, еще более растолстевший, ткнулся в щеку усами и расцеловал:
— Жив, Славка! Значит, и дальше будем жить.
Посидели хорошо. Борис Семенович, наш новый политруководитель, мне не понравился. Почему, сам не пойму. Может, форма его выделялась вычурностью. Блестящие хромовые сапоги (не слишком практичная вещь на передовой), обшитые серебряной нитью погоны, Красная Звезда на целлулоидной подкладке, вырезанной по форме ордена. Трофейная кобура с «парабеллумом».
В принципе, ничего необычного. Но пахло пижонством. И не полевая форма, и не парадная. В такой на танцы ходить. И еще «парабеллум». Майор Тимарь тоже носил этот немецкий пистолет, но то был его законный трофей, так же как массивный «вальтер» у Матвея Осина. А Бутов, я слышал, в боях еще не участвовал.
— Много, наверное, работы, товарищ капитан? — не выдержав, поддел я агитатора. — Публика у нас своеобразная.
— Меня этим не испугаешь, — важно ответил Бутов, разгрызая баранью кость. — Политработа легкой не бывает. В госпитале как у раненых настроение? Крутом наступают, Белоруссию освободили, наверное, в бой все рвутся?
Язык нередко подводил меня в жизни. И сейчас, при первой встрече, я сумел ляпнуть, что думал:
— Куда раненым рваться? Они уже свое получили. У кого легкие продырявлены, кого осколками нашпиговали (я чуть не добавил, «как меня»). Без рук, без ног лежат. Этим вообще непонятно, куда рваться.
Прозвучало, конечно, грубо. Просто меня разозлила наигранная легкость вопроса. У капитана-агитатора не было ни одной нашивки о ранениях. А у большинства собравшихся по две-три, а то и по четыре. Тимарь многозначительно кашлянул и предложил налить еще по одной. Но Бутов морщил лоб, словно решая важную проблему, потом сказал: