Потом разнесся слух, что Арсений написал обращение ко всем собравшимся рабочим, призывая их не предпринимать никаких насильственных действий во избежание бесполезного кровопролития, и поблагодарил за товарищескую солидарность. На следующий день под усиленным конвоем Арсения увезли во владимирскую тюрьму, а Шую недели три будоражили повальные обыски и аресты.
Однажды я увидел у окна магазина, где работал, брата Николая и поспешно вышел к нему. Мы зашли за ворота. Николай мне сообщил, что он вынужден бежать, иначе его арестуют. Жену и ребенка он оставит пока в деревне, но при первой возможности заберет их к себе. Просил передать поклон родителям, всем родным. На мой вопрос, сколько у него денег, он ответил, что двадцать копеек. К несчастью, и у меня было всего шестьдесят копеек. Я хотел занять у Александра, но брат не разрешил. Крепко обнялись мы с ним и попрощались. Я не знал, что в последний раз вижу брата. Только через два года его жена с ребенком уехала к нему в Сибирь, где брат устроился на работу на станции Оловянной. В 1915 году он был мобилизован, отправлен на фронт, но не доехал туда: был расстрелян в Бресте за агитацию среди солдат, за призыв к неповиновению. Об этом родителям сообщил человек, не назвавший своего имени.
Минуло три года службы у хозяина. Я уже многое понимал в обувном деле и торговле обувью. Мне казалось, что знаю это дело не хуже, чем пожилые приказчики, а покупатели охотней обращались ко мне, чем к другим, возможно рассчитывая купить у мальчишки дешевле, чем у взрослых. Но приобретенные в разъездах с варежками торговые навыки помогали мне и тут любую пару обуви продавать дороже, чем сам хозяин. За последние полгода я заметно подрос. Сознавая себя взрослым, решил на год раньше назначенного срока заявить хозяину, чтобы он мне платил за работу. Хозяин не удивился, только спросил: "А чего же ты хочешь?" "Сто рублей в год,- ответил я твердо. - И по-прежнему с хозяйской одеждой и харчами". Я поставил, кроме того, условие, чтобы мне белье на речку через весь город не носить и чтобы хозяин меня не бил.
Договорились так: за 1908 год я получу шестьдесят рублей, а за следующий сто. Остальные условия были приняты.
К концу 1908 года я подрос еще, превратился в юношу. Хозяйское "обмундирование" стало мне почти впору, только были непомерно широки и сильно изношены.
Хозяин отпускал меня иногда к родителям на праздник. До нашей деревни надо было пройти от города двадцать верст. Радуясь свободе и скорому свиданию с матерью, я шел быстро и доходил до дому часа за три.