Внезапно он не только оказался лишним, его даже заподозрили в трусости; его, человека, который, как известно, в лучшие времена был гордостью всей роты; его, замечавшего неначищенную пряжку ремня на расстоянии пятидесяти метров; его, которого в 1936 году похвалили за умение пройти парадным маршем перед самим рейхсфюрером Генрихом Гиммлером! И такой зеленый юнец, как оберштурмфюрер Дерьмо фон Доденбург, посмел обвинить его в трусости!
Как будто у него и так было мало неприятностей! Слезы жалости к самому себе наполнили его глаза, когда он вспомнил о том, что сказала ему Лора, когда тот поставил ей синяк под глазом и выбил несколько зубов — ночью, после посещения того дерьмового доктора-венеролога. Он, оказывается, просто никогда не был в состоянии удовлетворить ее за все десять лет их совместной жизни! Метцгер снова хлебнул коньяка.
Любая женщина, которая так думает, должна быть шлюхой самого низкого пошиба. Разве приличная женщина может интересоваться подобными вещами? Оргазм — вот как она назвала эту хрень. В свои лучшие дни, до того как он женился на Лоре и вытащил ее из кафе, где она работала ничтожной официанткой, чтобы поднять ее до уровня собственного статуса, он одновременно делал счастливыми сразу четырех женщин. Причем среди них была одна баба в интересном положении, которая, забеременев, хотела трахаться все время, и одна жена врача — а все знают, каковы в постели жены докторов благодаря извращенному обучению, которое они проходят у своих мужей!
Обершарфюрер Метцгер еще раз пнул шлем, чуть было не промахнувшись, пьяно закачался и едва не упал. А теперь он ужасно болен, и никому до этого нет дела. Что себе думает этот оберштурмфюрер Дерьмо фон Доденбург? Может ли он по-настоящему участвовать в боевых действиях с перевязанным членом, который адски болит каждый раз, когда ему приспичит помочиться? Да ни за что!
Обершарфюрер пьяно усмехнулся своему отражению в витрине магазина и беззвучно изобразил одно слово: «Нет». Затем он, нахмурившись, воинственно уставился на стекло. Нет, гауптштурмфюрер Гейер был совсем другим. Он не был одним из этих скороспелых говнюков, которые начали быстро подниматься сразу с началом войны. Он был старым солдатом, жестким и упорным, знавшим и помнившим старые добрые времена. В те дни, если новобранцу приказывали пойти и нагадить в свой шлем, он шел бы и гадил — путь даже для этого ему пришлось бы сожрать целую пачку слабительного. Маленькие красные глазки Метцгера наполнились слезами, когда он вспоминал о старых добрых днях.
— Это были хорошие времена, поверь мне, — сурово сказал он своему изображению в окне, отчаянно шатаясь. — Солдаты были солдатами, а не дерьмовыми зелеными юнцами…