Гейер торопливо махнул рукой, как будто вопрос не стоил дальнейшего обсуждения.
— Это место столь же подходит для переправы, как и любое другое. Мы форсируем реку, как только солнце немного опустится к горизонту. В семнадцать ноль-ноль — самое позднее. Понятно?
— Так точно, господин гауптштурмфюрер.
— До этого времени все могут отдохнуть. А я тем временем отправлюсь назад — туда, где сконцентрированы основные силы нашего батальона, — и добьюсь того, чтобы они выдвинулись прямо сюда. Если вы сможете переправиться через канал, то я поддержу вас всеми силами и средствами, какие только смогу доставить.
— Господин гауптштурмфюрер, — Шварц впервые хрипло вклинился в обсуждение. — Смотрите!
Он указал на крутой передний склон бруствера огромной серо-черной массы форта по ту сторону канала, внезапно появившийся посреди дыма. Форт, казалось, плыл по воде, подобно огромному судну, внезапно возникшему из полосы тумана над морем. Он вздымался, словно массивный бетонный утес приблизительно в восьмидесяти метрах выше по течению. Его стены были покрыты отверстиями, как на старом военном корабле, но орудия, высовывающиеся оттуда, отнюдь не были маленькими восьмифунтовыми пушками; это были мощные 75-миллиметровые орудия, установленные парами под прикрытием пулеметов. В течение одного бесконечного мгновения форт Эбен-Эмаэль был виден, зловещий и тихий. Затем он снова медленно скрылся из виду, погружаясь в серый дым войны.
* * *
Пока солдаты спали в полуразрушенной деревне, несчастный Мясник бродил по ее пустынным улицам. Хотя он устал так же, как и все остальные во второй роте, острое беспокойство не давало ему возможности спать, заставляя бесцельно блуждать по развалинам. Сознание обершарфюрера было полно страха после того, как фон Доденбург сказал ему о том, что им предстоит форсировать канал Альберта. Операция должна была начаться уже через несколько часов.
Он бездумно пинал бельгийский шлем, валявшийся перед ним, делая по глотку коньяка после каждых пяти пинков. Он никогда не представлял себе, что война будет такой, несмотря на то, что провел последние десять лет жизни в подготовке к бою. Сейчас, когда эта война началась, рабочий день не заканчивался в семнадцать ноль-ноль, люди не были чистенькими, как в казармах, всегда готовыми выполнить любой приказ и образцово-покорными — нет, они были грязными, рассерженными и непочтительными. Но самое большое недовольство вызывало у него отношение к нему офицеров, особенно фон Доденбурга. Там, в казармах дивизии «Адольф Гитлер», он всегда знал, что без него ничего не будет функционировать должным образом; офицеры не очень полагались на него, надеясь, что солдаты — эти ленивые, грязные ублюдки — сделают все, что им будет приказано: встанут вовремя, умоются, пойдут на перекличку, вычистят винтовки и вымоют задницы в положенное время; короче говоря, будут солдатами, а не грязными говнюками. Но здесь, на фронте, все было по-другому.