— Старость подкралась, — с улыбкой ответил он.
У причала и под скалой стояли три транспорта. Среди них была «Вятка». Ломов вбежал на пригорок и долго глядел на неё.
По дороге шли два морских пехотинца. Они свернули к огневой позиции, стали подыматься на высоту.
— Товарищи! Вправо или влево идти к штабу бригады? — спросил один из них, с рябоватым лицом.
— Вы что, пополнение в бригаду или резерв главного командования? — пошутил Борисов, выходя из укрытия.
Ломову показались знакомыми лица идущих матросов, и, когда они подошли близко, он узнал в них матросов, которых «Вятка» подобрала в заливе.
Но те не сразу узнали Ломова. И когда он напомнил, рябоватый хлопнул себя по коленке.
— Вы в морской форме были? Теперь хорошо помню. Моя фамилия Ерошин, — представился он Ломову.
— Где же вы были эти дни? — спросил Ломов.
— У артиллеристов на батарее. Отдохнули, два дня просили начальство направить нас в морскую пехоту и, видите, упросили. Ты чего, Вася, как барышня, стоишь? — повернулся Ерошин к своему другу и, обращаясь к Ломову, добавил: — Стеснительный он, ну прямо как дева перед свадьбой. А по фамилии видать, родня буйная была. Верно, в семье не без тихони.
Второй назвал себя. Когда матросы услышали его фамилию: «Громов», заулыбались.
— Братишки! Дайте закурить, а то у меня ещё на той неделе треска табак слопала, — попросил Ерошин, облокотившись на бруствер огневой позиции.
Не курил один Громов. Матросы смотрели больше на весёлого Ерошина, знали — такой нигде не пропадёт. И действительно, он чувствовал себя как дома: быстро перезнакомился со всеми, после первой же перекурки считал себя здесь своим и шутил с матросами, как со старыми боевыми друзьями.
— Возьми табачку, всё одно стрелять будешь, пока не получишь. — Борисов развернул свой красный кисет.
— Это верно, — согласился Ерошин, отсыпая на газету махорки. — Я ведь, признаться, больше за этим и зашёл к вам.
Неожиданно в воздухе повисли три красные ракеты, сигнал «Самолёты врага». Громов с Ерошиным, чтобы не мешать пулемётным расчётам, спустились под скалу, где стояли две лошади и санки.
Первыми открыли огонь скорострельные пушки «бобики», как называли их матросы. Потом заговорили крупнокалиберные пулемёты на перешейке со стороны залива, выходящего к морю. В бухте Тихой ещё не было видно самолётов. Но шум моторов нарастал. Внезапно из-за сопки выскочил один торпедоносец, за ним ещё два. Под корпусом каждого из них виднелась висевшая, как большая сигара, торпеда.
— По головному — огонь! — крикнул Ломов, махнув руками.
Одновременно гулко заработали два пулемёта. Огненные трассы пролегли ниже и сзади самолёта. Ломов управлял огнём, внося поправки на скорость и высоту.