– Какого черта? – нарочито зло рявкнул Ефимов, мол, какого черта вы здесь торчите!
– Мальчишка совсем, – у Калинина предательски дрожали губы, а руки едва-едва удерживали сжимаемый ими пулемет.
Ефимов перевел взгляд от белого как мел лица сержанта на лежавшего в густой траве убитого. Едва ли их разница в возрасте была более полутора-двух лет, но рядом со здоровяком – трехпалым бородачом худой чеченский подросток гляделся совсем мальчиком.
Досадливо скрипнув зубами, Сергей хотел сказать отрывисто и привычно: «Разве у тебя был выбор? Или ты его, или он тебя», но вместо этого зло ткнул стволом автомата в сторону мертвого здоровяка и с нескрываемой злостью бросил:
– Не бери в голову! Твоей вины в этом нет. Это пусть те, кто отправил его в лес, стенают и каются. Пусть их, а не тебя гложет совесть! – И тут же, еще злее: – И не стой столбом! Ступай к своей тройке! Живо!
– Ну да… – спешно согласился Калинин и, дернув за рукав стоявшего тут же Юдина, отправился к своей тройке.
– Центр – Лесу, Центр – Лесу. Прием, – зазвучал в эфире голос рядового Каретникова.
О том, что группа ведет бой, он уже сообщил, что ведется преследование противника – тоже, а вот от дополнительно задаваемых вопросов, все время оставаясь на связи, умело отмалчивался. Сейчас же, получив от группника подробную инструкцию, а точнее, записав все в блокнот радиста, он начал, тщательно сверяясь с записанным текстом, передавать информацию в ждущий его сообщений отряд.
– Да-да, – повторял он, – один «трехсотый». Да, старший сержант Шадрин. Тяжелый? Да. – И от себя: – Но терпимо, опасности для жизни нет. Сознание не терял, кровопотеря небольшая, литра полтора.
Радист рассуждал так, как будто он был доктором. Впрочем, он был уверен, что у сержанта все хорошо, ведь раненого осмотрел сам группник и вынес вердикт: «жить будет». Все три попавшие в Шадрина пули прошли по касательной. Одна (похоже, в тот момент, когда старший сержант, обернувшись вполоборота, вскочил на ноги) наискось прошла по спине, слегка черканув лопатку; вторая цепанула по ребрам. Это, наверное, когда он сшиб Довыденко, оказавшись на его месте. И третья, доставшаяся ему уже в падении, прошила левую руку, распоров мякоть от плеча до локтя. Еще одна пуля, четвертая, но ее Ефимов уже не считал, выдрав клок волос, содрала кожу на голове и умчалась в неизвестность.
– Тебе бы в армии всю жизнь служить! – только и заметил он, когда осмотр раненого был закончен.
– Это почему же? – удивленно переспросил морщившийся от боли Шадрин.
– Да голова у тебя подходящая – дубовая. Даже пули на рикошет идут, – ответил Ефимов и, улыбаясь, ушел проверять выставленное на ночь охранение.