Насчет того, что звучное латинское имя, предполагающее, на мой взгляд, утонченность и аристократизм его обладательницы, очень подходит работнице общепита, тут Володя явно ей польстил. Была Римма небольшого росточка, кругленькая и лицом и фигурой, с веснушчатыми щечками, курносым носиком, пухлыми ярко накрашенными губками. Из-под косынки выбивались мелкие кудряшки, нещадно отбеленные перекисью водорода.
— Что-то я вас раньше не замечал среди персонала нашей столовой, а на вас нельзя не обратить внимания, — продолжал отпускать незамысловатые комплименты Володя. — Где это вы скрывались?
— Ничего я не скрывалась, — кокетливо повела плечиками Римма, явно польщенная мужским вниманием. — Просто я только вчера приехала.
— И из каких же краев? — поинтересовался Володя.
— Случайно не из Питера, города моей юности? Это вы про Ленинград говорите? — уточнила Римма, уважительно посмотрев на Володю. — Нет, что вы, я здешняя. В Петропавловске работаю, в вокзальном ресторане.
— Захаживал я туда, но и там что-то вас не видел, — в голосе Володи послышалось недоверие.
— Так я не официантка, я на кухне работаю, — разъяснила Римма. — Нас тоже на уборку командируют. Тут месяц Люся была, наша повариха. Наверное, знаете ее. Такая видная брюнетка. Вот меня ей на смену послали.
— А-а, Людмила, как же, знакомы, — многозначительно протянул Володя. — Не знаю, как другие, а я ею доволен остался. Борщец она вкусный готовила и все такое прочее. Надеюсь, ваше обслуживание будет не хуже…
— Ну будя лясы точить, — прервал их любезничанье Хомяков. — Давай, девушка, на заедку компоту, и поехали дале.
Реплика Хомякова давала понять, что обед, увы, пора заканчивать. Я нехотя поднялся с копешки, прислонясь к крутому боку которой, так уютно было трапезничать, и встал рядом с комбайнером. Компот был налит в большую молочную флягу, и, видно, оставалось его на самом дне, потому как Римма, чтоб сподручнее было зачерпывать, основательно засучила правый рукав. И тут мы увидели чуть пониже локтя синюю наколку. Но выколото было не имя, ее или любимого дружка, не сердечко, пронзенное стрелой, не какая-нибудь классическая сентенция, вроде «не забуду мать родную», а нечто совсем неожиданное: «люблю весну».
Хомяков тактом не отличался. Он долго пялил глаза на наколку, потом промычал неодобрительно:
— Ты, девушка, извиняйте, пожалуйста, из блатных навроде?
— С чего это вы взяли, дядечка? — смутилась Римма.
— Так обныкновенные люди себя не разукрашивают. Шпанье ентим балуется, — усмехнулся Хомяков.
— А это, дядечка, не твое поросячье дело, чего я себя разукрасила, — задиристо ответила Римма. — Пей свой компот и отваливай!