Но еще хуже обстояли дела с папой Игорем. У него внутри, в мутноватом стекле, шевелились в похмельной бурой жиже отвратительные щупальца, сплетались в неразрешимый узел – пагубная страсть, досада и чувство вины. Смотреть на это было отвратительно, и Егор старался как можно реже видеть папу Игоря. Печально было смотреть на Нинулю – на добрую, славную Нинулю, которая умела так красиво петь и звонко смеяться и делать бумажных голубков, которые летали под самым потолком! Ее, верно, однажды кто-то сильно обидел, и она не хотела больше ни с кем делиться своим драгоценным эликсиром, замкнулась в себе, и янтарный свет медленно закисал в ней, превращался в уксус и мог, в конце концов, прожечь ей сердце насквозь!
Встречались люди, в которых не было ничего дурного или страшного, просто света в них было мало. Таких людей было большинство. В одних было больше света, в других меньше, в ком-то – на самом донышке. Но никто не был так заполнен, как мама. Янтарное, теплое свечение ее сути на человеческом бедном языке называлось любовью… Или, вернее, способностью к любви.
Но с некоторого момента вокруг Егора стали появляться странные существа. Он почти не мог их видеть, как если бы они носили сказочные шапки-невидимки. Прозрачные, пустые люди. Не просто пустые, а опустошенные. Кто-то выпил их суть, как редкостное вино. Осушил их до дна, оставив лишь оболочки, и они жили, руководимые ничтожным, самоуверенным рассудком. Такой была бабушка, которую Егорка уже видел когда-то, и тогда она была другой. Таким был дядя, которого Егор никогда раньше не видел и теперь не смог увидеть.
А хуже всего было то, что их пустота не была лишь пустотой. У нее присутствовали своя воля, свои желания, и ей нужен был Егор. Он слишком поздно понял это, но, даже пойми он раньше, все равно не сумел бы защитить себя. Этот бой придется принять. Сейчас они, пустые, сильнее.
Сначала они что-то сделали с мамой – быть может, дали ей плохие таблетки или вонючую, жгучую жидкость, от которой люди дуреют и делаются сами не свои. Неизвестно, что произошло, но мама не смогла больше заботиться о Егоре, и люди взяли его. С ними было страшно и казалось бы еще страшнее, если бы они не давали малышу лекарство, после приема которого ему нестерпимо хотелось спать. Его все везли и везли кудато, а он все спал и спал. Потом проснулся в доме, где было много детей. Ему всегда нравились дети, он любил играть с ними, а они сторонились его. А порой даже бранили и толкали! Но эти дети не избегали его общества, это он сам, впервые в жизни, не хотел водиться с ними. А они, как назло, жались к нему, и все были пусты, как пересохшие колодцы.