— Так… — Дедушка недовольно пожевал губами. — Продолжай, Женя, собрание.
— Какое же твое мнение? — спросил Женя у Паши.
Алик все это время не поднимал головы. Порой гримаса кривила его крепко сжатые губы. Не понять было, отчего она: от боли, от стыда или от злости. Побледневшее лицо точно окаменело. Ребята избегали смотреть на него. Только Наташа изредка поглядывала в его сторону и теребила косички, переброшенные на грудь.
— Я, ребята, воздерживаюсь. Ни против, ни за. Воздерживаюсь, — смущенно улыбнулся Паша.
— Трус! — вскочила Наташа. — Трусы вы все! Испугались, что Алька пойдет с нами в поход! Он просится к нам, а вы? Хорошо это, по-пионерски? Может, ему самому плохо, что он такой. Вот! Я — за Альку. Принять! — крикнула Наташа, сердитым движением головы отбросив косички назад.
— Трусов здесь нет, Наташа! — Женя строго сдвинул брови. — Нет трусов! И смотреть нечего на него. Насмотрелись. Всё про него правильно говорили. А одно забыли. Кто был врагом тимуровцев? Алька! На лужайке с маленькими ребятишками мы возились — кто нас «няньками» дразнил, «бабушки» кричал? Алька! Когда больной тете Мартыновой картошку из склада решили привезти, кто велосипеда не дал, чтобы мешок наложить? Алька! А сейчас просится. Заботливым представился. Помочь хотел… А кто радовался, когда тимуровцев не стало? Тоже он. Рано ты радовался! Опять будут тимуровцы, будут! Принять такого?! Пашка, пиши приказ!
— Подожди-ка, Женя, постой-ка минутку. Тут, мне кажется, надо Алику слово дать.
— Какое ему еще слово?
— А вот какое… — Дедушка заметно оттягивал время. — Что-то у нас сегодня костер плохо горит… Вот какое слово. Алик всю жестокую правду про себя выслушал. И надо его спросить: может, он уже сам не захочет с нами пойти?
— Не буду я его спрашивать!
— Тогда позволь-ка мне… Прошу тебя, Алик, ответь: не передумал ты, с нами пойдешь или домой? Дадим тебе продуктов, проводим немного, путь тебе знаком… Как?
— С вами… — едва слышно прошептал Алик.
— Учти, Женя, последнее слово Алика, — спокойно, однако чаще обычного попыхивая трубкой, сказал Сергей Егорыч.
— Нечего учитывать, дедушка… Пашка, бери тетрадь!
— Двое против, двое за, один воздержался. Стало быть, Женя, твой голос решает судьбу Алика. Подумай… — опять проговорил дедушка.
Пожалуй, ни это, ни какое другое предостережение не подействовали бы на Женю. Перед ним был извечный старый враг, враг тимуровцев.
— Пиши! — твердо повторил Женя.
Но тут взгляд его упал на Алика. Отрешенностью, горьким одиночеством веяло от всей фигурки этого мальчика. Он съежился, как перед ударом.