Я был уже совершенно не похож на того наивного мальчишку, который ушел из деревни Черная Грязь однажды утром на сборный пункт. Я стал — как бы это сказать — более жестким, более собранным и совсем уж нельзя было назвать меня наивным. Конечно, я не допускал никакой подлости по отношению к молодым Хотя и числился уже дедом, и, вроде бы, имел право на всякие низости. Но в то же время, если кто-то вставал мне поперек дороги — с ними я расправлялся безжалостно. Таков был закон армии: или ты — или тебя.
Был однажды такой случай — мне донесли наши же ребята, что солдат из моей роты заметили в Москве недалеко от выхода из метро «Проспект Вернадского» — они кокетливо гуляли вечерком по тропинкам, предлагая себя всякому встречному и поперечному. Задницу свою ценили пацаны недорого — их можно было отдрючить, кому не лень, всего за десятку баксов. Едва я узнал об этом, как участь их была решена — с такими самовольщиками надо было расправиться и немедленно. Я не мог допустить, чтобы наш тайный, хорошо налаженный бизнес был разрушен из-за какого-нибудь нелепого случая: если бы, скажем, этих юных добровольных блядей задержала бы милиция за их занятием или если бы из-за этого началось разбирательство коснувшееся нашей части — бог знает чем это могло бы для нас окончиться.
В принципе я понимал, что толкнуло этих ребят на панель — они не входили в число тех, кого я приглашал для обслуживания полковничьих клиентов. Однако о возможностях левого заработка с помощью собственной задницы они были наслышаны и решили тихо браконьерничать в одиночку.
Этих юнцов целую ночь по очереди дрючили все деды из моей казармы. Вообще-то я не поощрял половые контакты я казарме. Более того, я их преследовал как мог — у нас вообще был образцовый порядок, дедовшина присутствовала в самом минимальном виде, каждый из солдат старался показать себя наиболее дисциплинированным и послушным в надежде, что ему перепадет из мои рук неплохой заработок. Все настолько были увлечены зарабатыванием денег, что на всякие прочие глупости времени и сил уже не хватало. Надо заметить, что и не было никакого смысла, ведь благодаря подработке солдаты могли вполне сносно питаться, подкупая себе и колбасы, и хлеба, не было недостатка и в куреве. Да и майор наш все время получал поощрения за отличную дисциплину в нашем подразделении — поэтому все вроде бы были довольны. Так что позволить кому-то разрушить такую идиллию — это надо было быть последним идиотом.
Расправа над самовольцами закончилась только под утро — несколько дней потом они передвигались с большим трудом, но больше ни разу не рискнули отправиться в автономное плавание, а я, выдержав приличную паузу, стал подкидывать потом работенку и им, и надо честно заверить — у меня не было более надежных ребят, чем эти двое. И все же нельзя сказать, что у меня были настоящие друзья в казарме — все завидовали мне и побаивались меня. Нет — поделиться своими опасениям или посоветоваться, как быть — мне было не с кем. Даже с майором, который был все это время моим единственным настоящим другом, даже с ним я не мог перемолвиться словом, потому что полковник сказал вполне однозначно — никому, а особенно майору — ни слова.