Словно угадав его мысли – если это можно было назвать мыслями, – Мария сделала маленький шажок назад и села на край стола. Хотя почему «словно угадав»? Она вот именно угадывала его мысли, он давно это заметил.
Ее колени были раздвинуты призывно и в то же время застенчиво. В ней совсем не было развратности, потому, наверное, он и ошибся, решив, что она бесстрастна. Когда он раздевал ее теперь, то чувствовал, как страсть разгорается в ней с каждым его движением. Точно так он чувствовал пальцами, ладонями, как оживают под его руками деревянные поверхности, или часовые механизмы, или моторы… Глупо сравнивать женщину с мотором или с деревом. Но ничто не было так дорого его рукам, как те предметы, и теперь вот она…
Сам он раздевался быстро, но когда она помогала ему какими-то робкими движениями – расстегивала его рубашку, отцепляла прядь своих волос, зацепившуюся за пуговицу на его рубашке, – то ему хотелось замереть, и чтобы их было много, этих ее движений, так много, чтобы их хватило на каждую клеточку его тела…
Но он не замер, конечно. Он бросил рубашку на пол и прижал Марию к себе, теперь уже без преград в виде лишней ткани. Он успел еще подумать: вдруг она сейчас потребует от него каких-нибудь слов, которые считаются необходимыми в таких случаях? Но она не потребовала, и он тут же об этом забыл.
Обо всем он забыл.
Он впервые был с женщиной настолько же целомудренной, насколько и свободной в любви. То есть не в любви – в сексе, да, только в сексе, конечно.
Она не сдерживала его ласк и сама не сдерживалась в ласках, но при такой, вполне умелой ее несдержанности Феликсу казалось, что он целует юную девушку и что это происходит первый раз в ее жизни.
Мария сидела на краю стола, он стоял перед нею, ее ноги обнимали его бедра, и тела их были уже слиты больше, чем одним лишь объятием, но при этом она все еще продолжала распалять его ласками: то наклонялась и касалась губами его груди, то проводила по ней языком, и он чувствовал, как волосы у него на груди становятся от этого влажными, и это взводило его так – почему-то именно это, – что он вздрагивал и стонал, как от боли. А то она делала неуловимое волнообразное движение, и он чувствовал, как при этом она сжимает его у себя внутри, и тут же отпускает, и снова, снова…
Феликс зарычал каким-то, наверное, совершенно диким образом, придавил ладонями ее плечи, Мария упала спиной на стол, он навалился на нее сверху, покатились по столу бокалы, которые они, оказывается, забыли убрать… Черт знает что с ним творилось! Стол ходил ходуном, и Мария вскрикивала под его изнемогающим от желания телом. Да какое ж тут может оставаться желание, когда вот он, весь в ней, она уже его, уже удовлетворены все желания, но тогда что же с ним происходит, что же?..