– Я не знаю, что тебе дать, чтобы ты оделся, – сказала она. – У меня совсем нет мужских вещей. Может быть, ты наденешь вот этот другой мой халат? А потом завернешься в плед, и тебе не будет холодно.
– Мне не будет холодно, – сказал Феликс.
Он вынул Марию из ванны, подержав немного на руках, поставил на коврик. Она почувствовала, как жалко ему спускать ее с рук.
Она стояла на коврике, а Феликс вытирал ее точными движениями, как будто мог видеть в темноте. Потом взял с полки над ванной сухое полотенце и закрутил у нее на мокрой голове, как тюрбан.
– Разве ты меня видишь? – спросила она.
– Да. Странным способом.
Каким именно способом, он не объяснил. Но она уже поняла это и так: он все равно что видел ее, когда к ней прикасались его руки.
Оттуда же, с полки, он взял халат для себя. Рукава едва достали ему до локтей.
– Давай пойдем сразу в спальню, – сказала Мария. – В большом зале все-таки холодно. И от новых дров получился дым, ведь они были сырые.
– Я тебя провожу.
«Почему – провожу?»
Мария снова почувствовала себя уязвленной. Она предлагает ему лечь вместе, а он отказывается с неприятной уклончивостью. Разве она предложила это как-нибудь неясно?
До спальни на втором этаже они дошли молча.
Гудели амосовские печи. Было почти тепло. Мария села на кровать. Феликс стоял в дверях.
– Ты ведешь себя, как будто тебе со мной тягостно, – сказала она. – Но все же я вижу, что это не так. Почему такое происходит с тобой?
– Я не могу тебе этого объяснить. Не могу!
– Но мне это обидно и оскорбительно. Очень, Феликс. Я не понимаю, что это значит. Ты не хочешь быть со мной? Но тогда почему ты приехал?
Феликс быстро шагнул к Марии, присел на корточки у ее колен.
– Я бы умер, если б не приехал. – Он положил голову ей на колени. – Но если скажешь, я уйду.
– Я говорю тебе: не уйти, но совсем наоборот, а ты… Я ничего не понимаю!
Мария расслышала в своем голосе слезы. Растерянность и отчаяние – только это она чувствовала сейчас. Он просто издевается над ней!
Но отчаяние, которое прозвучало в его голосе, испугало ее своей силой гораздо больше, чем собственное.
– Прости меня! – сказал Феликс. И повторил: – Прости…
Последнее это слово он проговорил чуть слышно. Мария вздрогнула: ей показалось, что он в самом деле может умереть сейчас.
– Феликс, успокойся, прошу тебя, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Нам обоим надо успокоиться. Мы ничего не понимаем, что происходит, и…
– Я понимаю, что происходит, – перебил он.
Теперь его голос звучал глухо, убито.
– Тогда я прошу тебя: ложись в кровать и постарайся уснуть. Может быть, сейчас наши нервы просто встревожены этим мраком и холодом, и нам надо просто дождаться утра. Завтрашний день сам о себе подумает, – добавила она.