Сознавать, что все, волнующее людей вокруг, остается для тебя совершенно чужим, было как-то неприятно. Из-за этого дурацкого ощущения собственной чуждости всему и вся Нинке вдруг показалось даже, что сидит она не в квартире в центре Парижа, а в заброшенном доме где-нибудь в глухой деревне под Тамбовом, и все, что происходит в большом мире, происходит отдельно от нее и не имеет к ней никакого отношения… Кстати, почему вдруг под Тамбовом? Ну да, про Тамбов бабушка рассказывала, она там в войну жила, и мамин новый муж, кажется, родом из-под Тамбова, вот именно что из глухой деревни…
Тряхнув головой, чтобы прогнать дремоту, Нинка допила вино и вскочила с ковра так решительно, будто собралась на баррикады. Здесь не тамбовская деревня! И напиваться в одиночестве ей незачем и не с чего.
Она шла по улицам Марэ, заглядывая в окна всех кафе, открытых в этот час, то есть просто во все окна цокольных этажей, которые образовывали длинную светящуюся ленту. Попробуй еще выбери, где посидеть!
После сытного таджина ужинать совсем не хотелось, и Нинка зашла в бар. Она давно его приглядела – ей понравилось название «Прекрасная Гортензия», и то, что он старый и что сидящие в нем люди о чем-то яростно спорят, что-то горячо доказывают друг другу… Жизни ей хотелось, вот чего! Непонятно только, с чего вдруг ей захотелось погрузиться в чужую жизнь, раньше ведь вполне хватало и собственной жизни, и, главное, собственной жизнерадостности.
Нинка взяла бокал красного вина и уселась за столик у входа. Отсюда было удобно разглядывать посетителей «Прекрасной Гортензии».
«И как они здесь такие получаются? – думала Нинка, переводя взгляд с людей, сидящих за правым от нее столиком, на тех, что сидели за левым, потом – на сидящих у барной стойки на высоких табуретах. Таким же взглядом, любопытным и рассеянным одновременно, она поглядывала и в окно – на прохожих возле бара. – Мне вот никогда в жизни так не одеться! И ведь вроде же ничего особенного – курточка, шарфик… А все другое, чем у нас».
Эти рассуждения полностью относились к входящей в бар девушке в гладком черном пальто и в пестром шарфе. Шарф этот был намотан у нее вокруг шеи таким умелым образом, что играл всеми цветами своей шелковой радуги и выглядел магнетически.
«Ну вот как они так одеваться умеют? – в очередной раз подумала Нинка, провожая взглядом девушку, которая прошла к стойке. – Глаз же не отвести, как от…»
И ахнула! На высоком табурете у стойки сидел Феликс Ларионов. Только что его не было, и вдруг он откуда-то взялся. Ее законный супруг собственной персоной.