“...И стало вдруг видно далеко во все концы света...”. На все четыре стороны — здесь такая ширь и высь, что становится зримым даже незримое. Не только сама земля, вересковая и сосновая, открывается взору, но — и века, и тысячелетия. Еще дороссийские, даже дорусские, но уже славянские. С л о в е н с к и е. Еще дохристианские, но уже пронизанные земным и вышним светом Правой Славы... Раскопки на месте погоста Мала показали, что словенскому капищу — более двух тысяч лет (то есть место, где стоит древнейший псковский храм, было для славян священным еще до нашей эры).
Изборск — он в древности звался Извореск. Извор — ключ, родник, источник на языке наших предков. Под Жеравьей горой (журавлиной? или зовущейся так из-за обилия клюквы, которую тут кличут журавлихой?) бьют Словенские — именно Словенские! — ключи. Двенадцать волшебных, целебных струй летят из плитняковых толщ. Каждый ключ — от какого-либо недуга, не только телесного, но и духовного… Рерих, родившийся под Питером в имении Узвары, был заворожен звучанием этого слова — извор, извар, узвар, — узнав корень имени Изборска-Извореска. И еще более был потрясен позже — когда в гималайских предгорьях услышал, что этим же словом — извара — нарек духовные и земные родники санскрит… Не только ширь, не только высь — глубь многотысячелетней единой красоты земной открывается над Словенскими ключами, над ключами Слова, над блещущим вдали озером Чудь, над отчим краем моим!
И стало вдруг видно далеко во все концы света... И на все четыре стороны света хочется поклониться. И на той земле, и в той стране, где сегодня горько жить, тяжко засыпать и порой страшно просыпаться, не вымрет душа, пока она слышит и ведает: еще звенят Словенские ключи...
* * *
Такие понятия, как “дух города”, видимо, не могут быть постоянными величинами: я имею в виду натуру жителей какого-либо древнего поселения. Такого, как мой Псков, с многовековой судьбой. В движении столетий меняется и эта натура, иным становится дух города. Что, разумеется, неизбежно и даже закономерно: не будем же мы сравнивать жителей нынешней столицы Италии с гражданами этого же города времен Цезаря или Августа. Иное дело, что, как правило, не к лучшему происходят перемены в понятии “дух города”... Известно: Плесков наш в начале тысячелетия и в средневековье выдержал тридцать(!) штурмов и осад — и ни под одним из этих натисков не сдался. (В отличие от большинства своих градов-сверстников, от того же, к примеру, “старшего брата” нашего, Великого Новгорода, который, обладая крепостью не менее мощной, чем псковская, и при всей своей гордыне, не раз отворял врата недругам.) И даже утратив свою вольность, попав в начале XVI века под власть Москвы (правда, порой мои земляки, костеря указы и директивы из столицы, в сердцах восклицают: “И на кой... ляд мы эту Москву к себе присоединили?!”), город выстоял еще перед несколькими лютыми агрессиями, самой страшной и кровопролитной из которых было польско-литовское нашествие под началом Стефана Батория — девять месяцев полной блокады. Причем псковичи выстояли сами, своим ополчением, без державной подмоги. Ибо понимали: сдай они город — ключ к Руси, — вся ее история будет написана иначе...