Выбор, однако, был сделан другой — выбор, несомненно, заключающий в себе некий духовный вызов славянам, не желающим (или уже неспособным) этот вызов не только принять, но хотя бы воспринять. Между тем даже Любор Нидерле, чешский славист конца ХIХ века и автор ставшего классическим труда “Славянские древности”, гораздо более сдержанный и академичный в оценке прошлого, нежели вдохновлённые Гердером “будители”*, пишет, опираясь в том числе и на средневековые жизнеописания Карла Великого, что отношение немцев к славянам — это было нечто иное, нежели обычная для тех времен жестокость по отношению к противнику. Германцы “
вообще считали славян низшим народом
, бросали славянских детей псам, зазывали славян к себе на пир, а затем убивали их, измеряя их мечом, — каждому, кто был выше, отрубали голову — и самым жестоким образом мучили славян, осмеливавшихся восставать против германского рабства”**.
Разумеется, как справедливо отмечает Нидерле, славяне тоже вовсе не были тихим, “голубиным” народом, что и понятно каждому, кто мало-мальски знаком с их историей. Но следует помнить, что такой “перехлест”, за который Нидерле критикует Коллара и некоторых других будителей, был вызван необходимостью преодолеть господствовавший в их эпоху взгляд на славян как неспособных к культурному развитию варваров, к тому же будто бы отличавшихся зверской, неслыханной жестокостью. Такой взгляд на славян как на существа скорее человекоподобные, нежели человеческие, сформировался во франкской Европе довольно рано, получил художественное воплощение в “Песни о Роланде”*** и оказался на редкость живучим, иначе не мог бы с такой легкостью быть реанимирован идеологией Третьего рейха. О взгляде немцев эпохи Карла Великого на славян как на “низшую расу” пишет, как мы видели, и Нидерле, подчёркивая, что воинская жестокость славян, была, в общем, ответной, а что еще более примечательно — практически никогда не распространялась за пределы поля боя. И те же самые хронисты, которые сообщают о воинской ярости и неукротимости славян, вместе с тем “рассказывают, что славяне мягко обращаются с пленными и рабами, что спустя некоторое время отпускают их совсем на свободу…”**** — словом, демонстрируют совсем иной стереотип отношения к врагу, основанный на восприятии его как человеческого существа. Отсюда и слабая склонность славян к обращению пленных в рабов, тогда как для франков и преимущественно немцев именно славяне стали первым в Европе народом, на котором Западом отрабатывалась та модель отношения к народам, обитающим за пределами собственно европейской цивилизационной ойкумены, которая в таких масштабах и с такой жестокостью развернется в эпоху Великих географических открытий, первых колониальных разделов и работорговли. Именно славяне были этносом, в глазах франков (прото-Европы) словно бы и предназначенным в добычу западным работорговцам: так, например, Стефан Лебек (“Происхождение франков”) полагает, что даже само французское слово йsclave (раб) “происходит, как и соответствующие ему выражения в целом ряде других европейских языков, от slave — славянский, славянин”.