На третий день события начали развертываться дальше.
Было еще совсем рано, когда я, совершив утренние визиты, вернулся домой. К тому времени Гней Карбон уже упаковал свой багаж и был готов отправиться в путь. Но прежде чем отбыть к своим родным в Керы, он снял с пояса маленький мешочек и вынул из него два одинаковых бронзовых диска.
— Ты окажешь мне большую честь, если примешь один из них.
Он протянул мне оба амулета, чтобы я мог лучше их рассмотреть. На одной стороне каждого из них была отчеканена голова бога Гелиоса, а чуть выше его короны было высверлено маленькое отверстие для того, чтобы медальон можно было носить на шнурке или цепочке. На обороте были выгравированы наши с ним имена. Это были так называемые символы древнего обычая взаимного гостеприимства. Обменяться ими означало принять на себя священные обязательства по отношению друг к другу, которые далеко не ограничивались тем, чтобы предоставлять друг другу кров. Хозяину, принимающему у себя такого гостя, надлежало позаботиться обо всех его потребностях и нуждах, а именно: обеспечить помощью врача, если тот заболеет, защитить от врагов, оказывать поддержку в суде и с честью похоронить, если, чего доброго, гость умрет во время проживания у него в доме. Чтобы подчеркнуть священную природу этих обязательств, на медальонах под нашими именами была выгравирована молния Юпитера, бога гостеприимства. Дескать, того, кто нарушит данный обет, настигнет гнев грозного громовержца. Эти медальоны можно было передавать по наследству, чтобы дружеский союз продолжался после того, когда каждого из нас не станет в живых.
— Я с радостью приму его, — сказал я, безмерно тронутый жестом моего гостя.
Это было нечто вроде старомодного представления о чести, которое вполне отвечало образу жизни такого человека, как Гней Карбон.
— А теперь мне пора. Прощай.
Без лишних церемоний Карбон закинул на плечо свой походный мешок и покинул мой дом. Долгие годы мы с ним оставались хорошими друзьями, пока он не встретил свою смерть в Египте.
Я отнес медальон в спальню и положил в резную шкатулку из оливы, инкрустированную слоновой костью. В ней уже хранилось множество подобных знаков гостеприимства, некоторые из них мне достались по наследству, связав меня священным обетом с семьями из Афин, Александрии, Антиохии, даже с Карфагеном — городом, которого больше не существует. Когда я убирал шкатулку на место, в уголке моей памяти отозвалась какая-то чувствительная струна. Однако голова у меня была настолько забита делами насущными, что извлечь из нее призрачные воспоминания давно минувших дней оказалось выше моих сил.