Я достала из пакета коробку с пирожными со взбитыми сливками и открыла окно. Пирожные падали тяжело и бесшумно, одно за другим. Оказывается, липкие черные прямоугольники живут так же, как и черные шары: молча и тягостно. Только избавиться от них намного легче.
Утром я спросила у Ильи:
– У тебя на подушке остается вмятина от головы?
– Я подушки не мну, – равнодушно ответил он. – Жалею.
Подушки в его доме были с синтетическим наполнителем. Даже у меня не оставалось вмятины от головы. Так получилось, люди жалели синтетические подушки.
– У меня тяжелый больной Коробов. Очень тяжелый, – сказал ВВ. – Пойдемте смотреть.
Мы вяло потянулись за ним учиться уму-разуму.
Коробов лежал уже давно, у него был рак с множественными метастазами. Ему сделали несколько операций, операционная рана на животе не заживала и зияла огромной дырой, в которой виднелись внутренности. У Коробова развился сепсис, множество других осложнений и полное отсутствие желания жить. А его жизнь спасали неоднократно.
– То понос, то золотуха, – устало разводил руками заведующий гнойной хирургией. – Каждую неделю какой-нибудь сюрприз.
У палаты Коробова мы встретили врача отделения гнойной хирургии.
– Мы подняли ему давление до ста десяти на семьдесят, пульс – девяносто в минуту, но вы все равно его осмотрите. Сами знаете, Виктор Валентинович, нужна ваша запись в истории болезни. Коробов опять содрал повязку с раны. Майя ревет в три ручья, за утро она сделала ему повязку уже в третий раз. Коробов ни с кем не разговаривает уже с полмесяца, ему нужен психиатр. Но зачем? Он все равно не жилец.
Мы вошли в палату к Коробову, он лежал на кровати, у него было выраженное истощение, на запавших щеках пылал лихорадочный румянец. Коробов держал в руках зеркальце и неотрывно наблюдал, как медленно сокращается его обнаженный кишечник. ВВ осмотрел Коробова и не стал менять назначения. На лестничной клетке у отделения дочь Коробова ждала ВВ.
– Убейте его, – попросила женщина. – Дайте ему умереть без мучений. Я больше не могу это видеть.
На нас смотрели измученные глаза его дочери. Она тащила на себе весь груз болезни своего отца. Каждый день после работы приходила к нему, разговаривала с ним, оплачивала дорогостоящее лечение, обтирала, умывала. Мы видели ее лицо в тусклом зимнем свете лестничной площадки. Это было лицо смертельно уставшего человека, истощенного морально и физически.
– Это невозможно, – сказал ВВ. – Вы же знаете. Не нам это решать.
– А кому? – закричала его дочь. – Ему? Ему на нас плевать! Я каждый день прошу лишить страданий моего отца. И ничего, вообще ничего! За что с нами так?